Гипноз дирижерской палочки Владимира Федосеева

Дирижер должен быть в какой-то степени гипнотизером, полагает Владимир Федосеев. Он сам владеет подобным волшебством, научиться которому простому смертному, видимо, невозможно. Чудом выживший блокадный ребенок стал поистине выдающимся интерпретатором, причем музыки, сочиненной не только его гениальными соотечественниками, но и западными композиторами. В нашем эфире – продолжение беседы с дирижером, состоявшейся в конце декабря, во время его последнего концерта с БСО в Праге, ставшим очередным уроком художественной требовательности по отношению к собственному творчеству.

Владимир Федосеев, фото: Ян К. Челиш

Мы беседуем об освоении профессии, постичь секреты которой Владимиру Федосeеву помогли такие выдающиеся музыканты как неподражаемый Евгений Мравинский и представитель немецкой школы Лео Гинзбург. О встрече с Карлосом Клайбером, который так яростно защищался от любого вторжения в свою внутреннюю жизнь. Об изменении отношения некоторых музыкантов к дирижерскому искусству, о природе русского художника…

– Вы – не только петербуржец, но, в первую очередь, наверное, ленинградец?

– Да, да, ленинградец.

– Из того, что мне удалось узнать о вашей музыкальной биографии, я поняла, что в начале ее начал был… баян, невероятным образом уцелевший в пожаре войны.

– Да, народный инструмент, который меня, собственного говоря, и привел на этот путь, потому что родители у меня не были музыкантами.

– Однако мама пела в церкви на клиросе, тогда как ваш отец был пекарем…

– Да, папа был пекарем Его Императорского Величества.

– Он не одобрял вокальных занятий жены?

– Не одобрял, он был неверующий человек, а мама – очень верующая, – вот такое, знаете, странное соединение, но оно было.

Заколдованный баян Ленинградской блокады

– Возвращаясь к баяну, с помощью которого началось ваше музыкальное становление, – это, был, возможно, какой-то знак свыше?

Картина Л. Русова «Портрет Е. А. Мравинского»

– Да, конечно, потому что папа мечтал, чтобы сын на нем играл – ему самому это не удалось, и баян меня привел к музыке… Когда нас разбомбили после блокады, и все горело, баян остался целехонек, как будто его заколдовали. Поэтому я и стал заниматься на нем.

– Так что, если совсем вкратце о самом начале – баян, мальчик, бегущий за духовым оркестром, слушающий музыку через «тарелку»…

– Да, абсолютно так, я часто еще в Ленинграде бегал за уличным оркестром, как бы пытался им дирижировать.

– А потом вам выпало такое счастье как встреча с Евгением Мравинским после «Царской невесты» в Кировском театре, а потом и с Лео Гинзбургом…

– Да, Мравинский меня заметил и вдруг пригласил – после «Царской невесты», так что меня опекали такие выдающиеся личности. А впоследствии также и Клайбер. То, как он работал, произвело на меня огромное впечатление: он осовременил сочинение, в то же самое время оставаясь в той же традиции … Это было прекрасно! Я был лично знаком с ним, он любил мои записи, например «Снегурочку».

Карлос Клайбер, фото: открытый источник

– Карлос Клайбер сам вас нашел?

– Да, он меня сам каким-то образом нашел. Так что эти высокие примеры выдающихся людей были для меня, конечно, большой школой. Певцы мне тоже очень многое дали, вообще, само пение привело меня к Пению в оркестре, я познал, что в оркестре нужно … «петь». Конечно, инструменты – это еще и техника, но пение – еще важнее техники, потому что это – струны нашей души, которые говорят с теми, кто тебя слушает.

– Возможно, в этом восприятии значения певучести сказывается «генетическая подсказка» со стороны вашей мамы?

– Да, конечно, мамы, ведь папа только мечтал об этом, но к музыке не имел отношения, а вот мама – да.

За «железным занавесом» Рейн превращали в Волгу

– Вы как-то упоминали, что замечаете, как в последнее время многие музыканты стремятся стать дирижерами, за чем, возможно, стоит немалая доля честолюбия и стремления обрести некую власть.

– Вот именно, и они хотят не только владеть ситуацией, но иметь больше влияния в музыке, потому что если вы, допустим, скрипач – хороший или плохой – это дает не слишком большое влияние, а дирижер, пусть даже и не очень хороший, стоит за пультом и повелевает другими. Вот это, возможно, и соблазняет этих людей, и потом – ведь каждый дирижер, фактически, еще и музыкант.

– Однако важно, из какой отправной точки для такого стремления – мыслить и чувствовать «по-дирижерски» – исходил человек… Когда вы сами ощутили начало этого? Кто вам помог понять, что вы действительно обладаете дирижерскими задатками?

Училище им. Мусоргского, фото: wikimapia

– Это вообще трудно. Я почувствовал, что должен стать дирижером, еще когда учился в училище им. Мусоргского. Но дирижер – это профессия не молодых, для нее нужны время и опыт, влияние других музыкантов – чтобы все это накапливалось… А когда мы жили за «закрытым занавесом», было очень трудно понять западную музыку. Поэтому иногда даже доходило до курьезов: когда мы играли что-то западное – например, Шумана, нам объясняли, как «Рейнскую симфонию» сыграть «по-волжски» … Вот такое оказывалось давление, от которого потом приходилось избавляться, чтобы верно почувствовать Запад. И вот тогда австрийцы предложили мне стать шефом Венского симфонического оркестра (Федосеев стал первым русским главным дирижером в истории этого оркестра – прим. ред.). Мой первый концерт был посвящен Штраусу. Вот там-то мне и сказали – наверное, все-таки что-то между вами есть (Это была шутка о том, что своим появлением на свет русский дирижер обязан гастролям Штрауса в Санкт-Петербурге – прим. ред.). А вообще играть Штрауса для русских – очень сложно, потому что это народная музыка.

– О которой говорят, что ее надо впитать с молоком матери…

– Да, впитать и знать, и мне как-то удалось в нее проникнуть. Вообще, русский музыкант и русская культура очень свободно входят в другую культуру и повторяют ее более глубоко. Этому очень много примеров.

– Вы считаете, что это – универсальное свойство именно русских музыкантов? Только ли русских?

– Только русских, другого примера нет. Я вам не приведу ни одного примера, чтобы, например, большой немецкий музыкант вошел в русскую культуру – то есть технически все будет сыграно, но нет вот этой души …

– Это связано с русской эмпатией, с особой «настройкой»?

«Русский музыкант легко проникает в любую культуру»

– С настройкой – не знаю, как это сказать… Это идет от Бога. Допустим, Пушкин никогда не был у западных славян, а так написал о них! Георгий Свиридов, современный композитор, таким же образом написал романсы на стихи шотландского поэта Роберта Бернса, а Михаил Глинка, живя в Испании, написал музыку, которую испанцы считали своей, а самого композитора считали не русским, а испанцем. Так что русский музыкант очень легко входит в любую другую музыку. Мне кажется, что для того, чтобы быть интернациональным, надо быть национальным и, в первую очередь, глубоко любить свою нацию, свою культуру, тогда ты легко полюбишь и другую.

Сергей Яковлевич Лемешев, фото: открытый источник

– Этим, по вашему мнению, и объясняется то, что вам удается в качестве главного или постоянного дирижера находить общий язык со многими зарубежными симфоническими оркестрами?

– Да, это так.

– Даже в Токио, где все-таки сохраняется свой очень специфический мир?

– В Токио меня все время приглашают, в том числе и сейчас. Я там представляю и русскую программу. Японцы – очень закрытые люди, и общение с ними завязывается через музыку. Музыка рушит все границы. Они требуют мелодии, проникновенности, большое значение, конечно, играет звук, пение звука. Я это сравниваю с хором – у нас в России хоровое искусство обладало богатейшей историей, и вот это иногда передается. Сейчас, конечно, с этим уже стало хуже, но я был знаком еще с Лемешевым …

– С Сергеем Лемешевым, которого в России женщины обожали так, что обцеловывали его машину?

– Да, да, целовали его машину…, – смеется Владимир Федосеев.

Близость чешской музыкальной души

В ближайшее время дирижер планирует репетировать Stabat Mater – кантату для солистов, хора и оркестра Антонина Дворжака с Пражским филармонических хором, гастроли которого, при участии Большого симфонического оркестра им. П. И. Чайковского, пройдут в феврале в Санкт-Петербурге и Москве. Главным хормейстером чешского хора, с которым Владимир Федосеев давно выступает, является Лукаш Василек.

Большой симфонический оркестр П.И. Чайковского в Праге, фото: Ян К. Челиш

– Я очень люблю чешский хор, чешскую народную культуру. Это очень близкие нам души, и нам не нужен переводчик, – признается В. Федосеев.

– Какое впечатление сложилось у вас после репетиции Большого симфонического оркестра с чешским пианистом Яном Симоном, исполнителем сольной партии в концерте П. И. Чайковского?

– Впечатления очень хорошие – он был и в Москве, – а также вчера, когда мы репетировали с хором. Конечно, это нечто другое, чем русское певучее исполнение, но в целом чешские музыканты быстро воспроизводят по просьбе это legato, cantabile. Они быстро откликаются на пожелания дирижера, мне очень легко с ними работать.