«Колокола - это мои дети!»

Наша сегодняшняя рубрика является последней встречей с мастером колокольных дел Петром Маноушеком. За время наших встреч он рассказал нам об истории их семейного цеха, о технике работы, о качествах колоколов, о символике их звука, о том, как и куда они продаются, мы узнали о его донкихотской борьбе с непобедимой бюрократией, а также о распаде его семьи. Последняя тема, о которой хотелось бы ещё поговорить - это личное отношение Петра Маноушека к его колоколам. Что он чувствует, когда слышит звон колокола, который он отлил собственными руками? И есть ли у него любимцы среди колоколов?

- Это трудно определить. Вы знаете, они все - мои дети. Они остаются моими детьми, даже если я их отлил 20-25 лет тому назад, и срок гарантии у них уже давно закончился. У нас гарантия 10 лет, как у всех колоколов в мире. Но для колокола это лишь фрагмент, он живёт тысячу лет или даже больше. Конечно, это очень приятно, когда я нахожусь в Праге или в другом городе, где находятся мои колокола, и вдруг услышу, как они бьют. Это как будто дети с вами здороваются. Это нельзя словами описать.

Любопытно, является ли Петр Маноушек справедливым отцом своих детей, любит ли он все свои колокола одинаковой любовью или предпочитает некоторые колокола другим? Петр Маноушек считает, что нельзя выделить одного или двух любимцев, но фактом остаётся, что некоторые колокола у него вызывают особенно сильные эмоции, например, исключительный пражский «Зикмунд», самый большой чешский колокол.

- Например, случай, когда у него лопнул язык три года назад, это, конечно, меня не оставило равнодушным. Можно сказать, что я забочусь об этом колоколе всю мою жизнь. Впервые я его реставрировал в 1972 году ещё вместе с моим папой. Это уже больше 30 лет тому назад. С тех пор я постоянно к нему возвращаюсь и работаю над ним.

«Зикмунд» - это уже памятник старины. Но как мы узнали от Петра Маноушека, и новые колокола имеют каждый свою историю.

Самый большой чешский колокол «Зикмунд» (Фото: ЧТК

- Что касается новых колоколов, с каждым связано определённое воспоминание. Я не могу выделить один конкретный колокол, который мне ближе остальных. С каждым из них что-то связано. Например, когда я работал над одним колоколом, я начал гореть. Хотя я был одет в несгораемую одежду, тем не менее, я горел. Я выжил, но последствия на моём теле ещё видны. Я точно помню, когда это было, для кого я этот колокол отливал. С каждым из колоколов связана своя история, что ещё больше подтверждает, что они все - мои дети.

Значит, вы следите и за тем, как у ваших колоколов складывается судьба, как к ним относятся их хозяева? Если они все - ваши дети, тогда вы, наверное, беспокоитесь о них.

- Конечно, тем больше мне становится больно, когда я узнаю, что мой колокол разбили, или что его украли, или разбили на куски и унесли в сборный пункт. И я умею себе представить, что чувствовал мой дедушка или папа, когда пришла война и начали массами увозить колокола в Германию, где их разбивали. Дедушка должен был смотреть на то, как увозят его двадцатилетний труд. Это должно было быть ужасно. Я, к счастью, ничего подобного не прожил но, с другой стороны, я уже долгие годы безуспешно борюсь за возвращение тех сохранившихся колоколов, которые увезли в Германию. Я знаю, что они физически существуют, но пока не получается их получить обратно, прежде всего, из-за политики. И это плохо. Колокола должны быть выше политики, выше всех межчеловеческих раздоров, потому что они - музыкальный инструмент, которого не должно всё это касаться.