Карел Шиктанц или Самая настоящая поэзия - память
Существует много способов, как отличить настоящую поэзию от ненастоящей - почти столько, сколько в мире читателей стихов. Однако одним из самых достоверных способов - это время. Время нападает на стихи, пытается превратить их в старые газеты, но настоящую поэзию может автор сочинять даже в течение нескольких десятков лет и класть в ящик своего письменного стола, однако время ей не повредит. Скорее наоборот. Чешский поэт Карел Шиктанц в жизни написал много именно таких стихотворений. И они до сих пор зреют, как доброкачественное вино.
Существует много способов, как отличить настоящую поэзию от ненастоящей - почти столько, сколько в мире читателей стихов. Однако одним из самых достоверных способов - это время. Время нападает на стихи, пытается превратить их в старые газеты, но настоящую поэзию может автор сочинять даже в течение нескольких десятков лет и класть в ящик своего письменного стола, однако время ей не повредит. Скорее наоборот. Чешский поэт Карел Шиктанц в жизни написал много именно таких стихотворений. И они до сих пор зреют, как доброкачественное вино.
Карел Шиктанц родился в 1928-м году в деревне Гржебеч в центральной Чехии в бедной семье столяра. Воспоминания о детстве, проведенном в деревне, стали основой творчества будущего поэта и их следы можно найти в каждом его стихотворении. Карел Шиктанц сперва учился в педагогическом институте, но не закончил его и стал работать редактором чешского радио. В первой половине 50-х годов он опубликовал два сборника созидательных стихов «Тебе, жизнь» и «Факел Весны», которые не привлекли особого внимания. Затем он стал членом редакционно-издательского совета литературного журнала «Кветен», который сформировал поколение поэтов, признававших так называемую «поэзию буднего дня». В этом духе Шиктанц написал две следующие книги «Волнобой» и «Жажда», но первым настоящим успехом стал его сборник «Гейневские ночи». Здесь Шиктанц художественно описал трагедию, свидетелем которий он был в детстве - истребление деревни Лидице фашистами.
В этом сборнике уже полностью применяется особый стиль стихов Шиктанца - якобы старинные, средневековые метафоры, заимствованные из древних легенд, пересекаются с описанием современной действительности. В таком же стиле написаны следующие отличные книги стихов «Покойница смерть», «Заклинание живых», «Адам и Ева» и «Мариажки». В книге «Мариажки» Шиктанц сочетает записи своих снов с настоящими событиями:
"Этот сон был зеленым, так как в нем росла зеленая трава. Все остальное, небо и земля и впадины, отец, мать и я, все это было черное и белое, кроме крови, у которой как всегда был исключительный цвет. Его неспособно точно определить даже подсознание.
Мы находились на площади Погоржелец на Пражском граде. Отец и мать там стояли между деревьями старого деревенского дедова сада. Было пасмурно, где-то позади я слышал плач молодой жены мертвого двоюродного брата, той, с которой я ни разу в жизни не встретился. Где-то среди деревьев летали листья.
Отец был серьезным, он всегда так смотрел на меня, когда сердился. Строгое, непримиримое отчуждение, которого я всегда болезненно боялся несмотря на то, что его сто раз в день заменяла приветливость и смех. На руках у него был ребенок. Он был до незаметности маленький, ростом в один, два фута, и был белый и неподвижный, как будто еще не был живым. Я знал, что отец мне его вскоре подаст, я умел уже читать все, что было написано в его глазах - и я протянул руки. Этот жест был привычным, я часто так носил белье от Схованков, где находился каток для белья. Белье благоухало чистотой, и я носил его не спеша, так как нам говорили в школе о пользе пребывания на чистом воздухе.
Он осторожно подал мне ребенка. Будто мы подавали друг другу воду. Или свежий воздух. Я знал, что это ребенок вдовы, оставшейся после моего двоюродного брата, что я должен нести его бережно и осторожно, и я вдруг почувствовал, как мокрая ладонь страха гладит меня по спине. «Отнеси его вниз в Прагу!» сказал отец."
С 1960-го года Шиктанц работал главным редактором книгоиздательства Млада фронта, которое под его руководством превратилось в современный издательский дом, зорко наблюдающий за творчеством молодых талантливых авторов. После оккупации Чехословакии войсками Варшавского договора в августе 1968-го года Шиктанц выступил против цензуры и ограничения гражданских свобод. В конце концов, в 1971-м году ему пришлось уйти с работы, и его сборник «Мариажки» был, сразу после того, как вышел из печати, пущен в макулатуру.
"Прачечная была ослепительно белой, на длинном деревянном столе напротив меня торчали из кучи мелкие гусиные перья. Я закрыл за собой дверь. Перья спокойно ложились к рукам женщин, которых я хорошо знал. Они щипали перья и молчали - моя бабушка, Смидарка и старая Либишова. Я стоял и глядел на стены вокруг меня. Из маленького радиоприемника, заикаясь, неслась старинная грустная музыка.
Лампа рассеивала нетерпеливый свет. Я смотрел на стены и двери, и чувствовал, что у меня снова хлынут слезы. Но бабушка как раз подняла ко мне голову, и я в отчаянии бросился к ее ногам и уткнулся лицом в ее колени, так что стул заскрипел. Я плакал долго. Без конца. Уже не столько от боли, сколько от стыда, что женщины видят меня с такого близкого расстояния. Они меня, может быть, успокаивали.
А может быть, все это был обман. Я чувствовал прикосновение их мягких, белых рук, они выщипывали из моих волос пушистую черную грусть, моя голова горела, с каждым прикосновением пальцев мне было легче и легче. В буржуйке чистенько потрескивали поленья. Я слышал, как обгорелые поленья мягко падают, стол сотрясался и часы шли на цыпочках, будто хотели танцевать. Что происходило?
Даже музыка из радиоприемника как-то вспыхивала, вечно знакомая песня кружилась вокруг, и у женщин надо мной, внезапно шумных, был другой голос и другой смех. Что случилось - будто от этой моей боли все помолодело, музыка, горение и вещи. Я поднял голову.
«Бабушка...» сказал я растерянно, но зря было уже продолжать, так как ужас от самого себя сбил меня с ног. За столом, с трех его сторон, сидели женщины, словно ангелы. Прелестные, молоденькие. С волосами до плеч. И руки без морщин. И строгие движения будто расклеились. Смидарка каждую минуту стучала в стол. А молодая Либишова нежно вытирала пот в своем узеньком декольте и громко смеялась. А моя бабушка безумно качалась на стуле туда-сюда, я долго не смог поверить, что это действительно она. Мать моей мамы всегда была молчаливая, далекая и воздержанная, за доброту и смех она как будто даже стыдилась. Я испуганно оглянулся. На стене висела ее и дедушкина свадебная фотография в золотой рамке. Да, действительно она, - с косой и улыбкой легкой, будто складочка.
«А как дедушка!» пришло мне в голову, и я крикнул это стоя на коленях - однако после этого я от страха лишь прошептал -
«Что если он остался старым?»
«И вечно печальным?»
«С пенсне в жилетке?»
Они меня не слышали. Они удалились от меня на десятки лет, я мог встать и уйти, и даже хлопнуть дверью, они бы даже не оглянулись. Я для них был не живой. Я не был на свете. И зря я под столом про себя жаловался, что мне надо пойти к дедушке, задержать его и предупредить."
В течение так называемой «нормализации», до бархатной революции в 1989-м году, Шиктанц работал несколько лет ночным сторожем и продолжал писать стихи, несмотря на то, что их можно было издавать лишь самиздатом. Однако в этот период Шиктанц написал сборники «Чешский зодиак», «Как вырывают сердце», «Глаза утопленников» и «Танец смерти», которые критики считают его лучшими произведениями. Кроме того Шиктанц переводил русскую поэзию, прежде всего стихи Евгения Евтушенко и Бориса Слуцкого, и зарабатывал как автор детских сказок, которые мог публиковать лишь под чужим именем.
После революции в 1989-м году окончательно подтвердилось, что Карел Шиктанц автор, который до сих пор вызывает интерес читателей. С большим успехом были изданы все его сборники периода самиздата, и Шиктанц издал несколько сборников новых стихов, например «Не ешь своего сердца», или «Шарлах». Чешские любители поэзии с нетерпением ждут следующих.
