Пражское восстание глазами Ярослава Сейферта
«Еще одна весна! В прекрасный час кусты огнями взрывов расцвели», – скажет об этих днях знаменитый чешский поэт. Каждый год 5 мая в Чехии вспоминают Пражское восстание, ставшее одним из последних трагических аккордов Второй мировой войны.
Участником тех событий оказался и Ярослав Сейферт (1901–1986) – не только единственный чешский лауреат Нобелевской премии по литературе, но и по-настоящему любимый народом поэт – наверное, не найдется ни одного чеха, который не мог бы процитировать пару его строк.
А переулки возле Тына
Хрипели сдавленно, когда
Орудия ревели в Летне,
И защищая башню, ветви
Ломались, рвали провода...
(пер. Василия Бетаки)
На момент Пражского восстания ему исполнилось сорок три года, он не успел побывать на фронтах Первой мировой, а баррикады на пражских улицах, о которых писал в своих ранних революционных стихах, существовали для него в больше степени как поэтический образ, – и воевал он как писатель.
Главу своих мемуаров «Вся красота мира», посвященную Пражскому восстанию, он назвал «За пару минут до смерти». И вспомнил Достоевского, его дорогу на Семеновский плац и уверенность в том, что через две минуты жизнь оборвется.
«Тот день внезапно полыхнул, как пламя…»
«Май 1945 года застал нас – нескольких редакторов и административных сотрудников – в Народном доме на Гибернской улице… Когда в субботу, 5 мая, граждане на пражских улицах начали срывать немецкие вывески, арестовывать нацистских солдат, и началось Пражское восстание, мы еще оставались в редакции, и к нам присоседились верстальщики, наборщики, типографские рабочие… и мы сразу же приступили к работе. Сразу загудел типографский станок, и газетчики начали разносить по городу первые экземпляры… На Народном доме развивался чехословацкий флаг и красное знамя. Во дворе цвели каштаны…»
Наверно, лишь однажды в жизни
дано нам будущее видеть
и смерть одна подкарауливает нас.
Ночь розовая, первая,
вам взбила
из булыжников подушку.
Дрозды запели.
Каштан торжественно нес свечи.
Смеркалось.
(пер. М. Павловой)
На Гибернской улице, в двух шагах от упомянутого Сейфертом Народного дома (сегодняшней штаб-квартиры социал-демократов), и в наши дни возвышается желтое здание вокзала им. Масарика. В мае 1945 г. это место стало одной из горячих точек восстания.
«Вокзал Масарика был занят чехами, и немцы его бомбили. Артиллерийский снаряд попал и в Народный дом, по двору которого летали осколки гранат и пули… Вся наша редакция спряталась в подвале… я писал свои майские стихи на рулонах газетной бумаги, и на складе мне писалось великолепно. Письменные столы по сравнению с этим – ничто! Ночи сливались с днями, летели эти драматические суббота, воскресенье, понедельник и вторник».
Ночь зеленая, вторая,
когда на наши каски
падал теплый дождь,
была украшена сияньем звезд,
как полагалось майской ночи.
Ночь третья искры сыпала. В четвертой
был привкус пепла, и она дымилась,
как развороченный очаг.
(пер. М. Павловой)
В мировой истории на фронтах разных войн можно отыскать немало поэтов, но для чешской литературы Сейферт в огне Пражского восстания стал фигурой не только исторической, но и лирической.
«Еще один, в цветенье взрывов, май!»
Между тем пружина сопротивления раскручивалась, то толкая события вперед, то отбрасывая назад. «...Немцы взяли вокзал Масарика и перебили всех, кого там нашли. Только нескольким из оборонявшихся удалось спастись в Народном доме, где они в последний момент укрылись уже без оружия. Между тем немцы захватили здание на углу Гавличковой и Гибернской улиц. Там в лавке деликатесов они обнаружили запасы вина и шампанского. А поскольку подвалы были соединены между собой, они быстро проникли в Народный дом, пока небольшое вооруженное соединение пыталась удерживать и подвал, и главный вход... Один-единственный защитник использовал оружие и застрелил первого проникшего туда солдата. Тот упал прямо передо мной, и я впервые увидел, как выглядит смерть вблизи... Некоторое время мы растеряно топтались в его крови, а потом офицер, появившийся в проломе стены, приказал нам поднять руки. Он оставил женщин в подвале, а мужчинам велел выйти через задний вход на Гавличкову улицу, а оттуда – в зал охваченного пламенем вокзала Масарика. Солдаты, которые нас конвоировали, с улыбкой уверяли, что на вокзале мы будем немедленно расстреляны».
Мужчины, мальчики,
то, что вы сделали для Праги,
останется навеки с нею.
О, сколько красоты в простом и смелом жесте:
винтовку вскинуть на плечо и в бой идти.
(пер. М. Павловой)
«Нам пришлось сесть на железнодорожные пути. В нескольких шагах от нас высилась гора тел чехов, убитых незадолго до этого. Нам оставалось лишь ждать, когда отъедет длинный санитарный поезд, стоявший сзади. Он был набит тяжелоранеными, лежащими друг над другом на нарах. От злости у нас на глазах немцы застрелили паренька, у которого по несчастью из-под пальто выглядывал старинный австрийский штык...»
Пускай же будет мгла крылом вороньим
и мглою! Утра светлую вуаль
с рассветом Прага радостно наденет,
а в башнях, словно ленты в волосах,
переплелись огонь, и дым, и кровь.
(пер. М. Павловой)
«... В колонне подвое нас через грузовой вокзал вывели на Гибернускую улицу и погнали наверх, к Жижкову... У Грабовки мы свернули вниз, к Карлину, к казармам Иржи из Подебрад. Там нас поставили к стенке, и мы снова ждали. Опять нам сообщили, что мы будем расстреляны – во дворе казарм. Однако во дворе немцы готовились драпать из Праги, и их приготовления еще не закончились... Долго ли мы стояли у стены казарм, не знаю. Часы с меня сдернул немецкий солдат по пути из Народного дома. Однако мне показалось, что это была вечность».
Еще телами их покрыты мостовые,
и стыд лицо мне жжет – я осознал впервые:
простить не сможет совесть никогда мне,
что не упал в бою и я на эти камни...
Да будут вечны и краса твоя, и сила!
(пер. М. Павловой)
«Сознавая, что гениальный писатель мирового значения – несоизмеримо больше, чем лирический поэт молодой страны, я немного завидовал Достоевскому, его, если так можно сказать, уникальному опыту – быть осужденным на смерть, познать мгновение, когда человек должен расстаться с жизнью, принять это как неоспоримый факт, а затем вновь почувствовать твердость и сладость жизни и спастись...»
Что еще пишет Сейферт о тех минутах или часах? Как прямо на месте будущего расстрела они ели зачерствевший хлеб и сыр, прихваченные из покинутой гостиницы, и ждали смерти. Арестованных обменяли на группу схваченных повстанцами немецких женщин и детей. Обогнув баррикады, Ярослав Сейферт, поэт и литературный критик Антонин Пиша и еще двое из числа освобожденных провели ночь в квартире знакомых у Тройского моста, наблюдая за отступлением армии под командованием Фердинанда Шёрнера.
«…когда на крыльях огненной метели по нашим долам танки пролетели»
В город вошли русские танки, чей грохот тогда звучал как музыка. В поэтической книге «Шлем глины», куда вошли стихи дней Пражского восстания, Сейферт вспоминает свою давнюю поездку Москву, кремлевские куранты, Мавзолей.
Град Пражский загорелся...
А ранним утром оказалась
в моих ладонях огрубевшая рука.
Как звали
того красноармейца, я забыл,
но руку парня этого держу в своей поныне.
(пер. М. Павловой)
Тогда русские танки были только символом свободы. Однако вскоре к власти придет компартия, а с ней и сталинизм. В 1956 голу, после развенчания в СССР культа личности, Сейферт выступит на съезде писателей с речью, которую назовут переломной, – против лжи и лицемерия в литературе. Но русские танки придут вновь, и они будут иными, чем за 23 года до этого. Ярослав Сейферт подпишет «Хартию-77», а его стихи будут публиковаться только в самиздате. В 1984 г. о присуждении Нобелевской премии «За поэзию, которая свидетельствует о независимости духа и разносторонности человека», он узнает уже на больничной койке.
Однако всю жизнь будет воспевать любимую Прагу – в ней поэт находил опору и надежду в самые тяжелые дни, которыми богата чешская история ХХ века. В архивах «Чешского Радио» хранится интервью, которое Сейферт записал в 1968 году.
«Под зноем ждать и под дождями, что Прага вынырнет из тьмы...»
«Мы отметили пятидесятилетие нашей новой истории. В те печальные и тоскливые дни тихо двигалась бесконечная очередь на второй двор Пражского Града, где в зале у ворот Матиаша были выставлены коронационные регалии. Спустя 40 лет моим глазам вновь предстала корона короля Карла. В этот раз она показалась мне красивее, мне захотелось стать перед ней на колени. Когда я вдоволь налюбовался ее золотом и драгоценными камнями, мне удалось присесть ненадолго за витриной, перед которой в глубокой тишине проходили люди, которые часами ждали этого незабываемого мгновения. Я всматривался прямо в их глаза – они тоже сияли, в них сверкали искры, как в этих самоцветах, спрятанных в золотых изгибах короны. В них стояли слезы. И это тоже – Прага».
О, Прага, ты – вина глоток!
Когда пожрут тебя руины,
И кровля рухнет на порог,
И кровь размоет комья глины –
Не выйду из твоих ворот.
(пер. Василия Бетаки)
Стихи Ярослава Сейферта читает Антон Каймаков.
