Русский друг в меня не выстрелит
«...Когда мы с прощались, он вдруг сказал: "Мартин, когда придет война, и мы увидимся на фронте, я в тебя стрелять не буду!"» Так могла завершиться документальная лента о путешествии автора фильма с эвенком по имени Филипп Филиппыч. С чешским писателем и документалистом мы встретились по случаю премьеры его последнего фильма «Слепой Гулливер» (начало рассказа прозвучало в нашем эфире 24 марта).
Съемки фильма-эссе о том, как один человек воспринимает другого, проходили на просторах Дальнего Востока, России, Украины и в пражском кабинете глазного врача и самобытного философа, комментирующего события фильма «Слепой Гулливер».
Как мы помним, изначально режиссер намеревался снять документальную ленту о первом пассажирском поезде из Москвы в Якутск. Не дождавшись его запуска, Мартин Рышавы сел на другой поезд вместе со своим знакомым эвенком, впоследствии ставшим его другом. Рышавы предлагает нам осуществить некую «проверку остроты зрения», поменяв для начала хотя бы привычный глазу визуальный ряд.
«Берем такие "картинки" как война в Донецке, Майдан, оленьи пастбища в тундре и какой-нибудь еще "вид" – из Москвы, Якутска, из окна поезда, из реальности современной России».
– То есть «картинки с современной выставки» – языком композитора…
«Да, да, и весь разговор идет о том, хочешь ли ты на это смотреть или нет, и является ли это изображение четким или нет. "Картинки" приобретают какой-то другой смысл – ироничный или философский. Вопрос, почему люди уже не хотят чего-то видеть, оказывается, стоит гораздо более остро, потому что на некоторые вещи уже действительно не хочется смотреть, до того они противные, страшные или непонятные».
– В силу чувства самосохранения, потому что у человека есть предел, когда он уже не способен воспринимать исключительно отрицательное – то, что не способно побуждать его к жизни, а только пугает.
Милосердие тумана
– Вы, насколько я понимаю, не стремились снимать фильм о политике?
«Совсем нет».
– Тем не менее, вы непосредственно касаетесь в картине темы этого противостояния, двух враждующих сегодня славянских народов – украинцев и россиян.
«Да».
– Как вы воспринимали увиденное вами?
«Это, во-первых, пугает. Во-вторых, мир сейчас такой, что с помощью Интернета или сев на самолет или поезд, ты можешь оказаться в любой точке этой страны или этого культурного региона, где на Колыме люди ловят рыбу, слушают радио о том, что там, где-то на западе, воюют. Им это и понятно, и непонятно – кому как. Ощущение такое, как будто человек находится в одной квартире, где на кухне готовят рыбу, в гостиной почему-то воюют и убивают, в другой комнате занимаются спортом, и иногда из этой воюющей комнаты прорываются к спортсменам – все это какие-то параллельные миры. В детстве я насмотрелся военных фильмов, там всегда было так – раз война, тогда везде война, и в тылу пусть и не воюют, но живут войной, а здесь, оказывается, все может происходить параллельно. Вот зона, где все подчиняется армейским законам, рядом ловят ту же рыбу, рядом – стадион, играют в футбол. Когда на стадион падает бомба, находят себе другой стадион и опять играют. Эти спортсмены не хватают палки, не идут бить тех, кто бомбит их стадион. Они находят спонсоров, те им строят новую площадку, и это все происходит рядом – складывается какой-то другой мир. Моему Гулливеру он не понятен. И мой окулист в конце говорит о том, что милосердие Бога или природы, возможно, заключается в том, что когда мы стареем, то начинаем хуже видеть и слышать».
Он верит в то, что быть войне
«Он, когда знакомится с незнакомым ему человеком, говорит: «Я – Филипп Филиппыч, но после обеда я – уже только Филипп, а вечером за столом я – Филиппок. Филипп Филиппович Христофоров – очень хороший человек из Якутска, мы до этого не очень хорошо знали друг друга и знакомились уже по-настоящему во время этой дороги. Поскольку он патриот своей страны, то воспринимает буквально все, что говорят по радио, по телевидению, ему больше ничего не надо; он – за Путина, за Россию. Это уже немолодой человек, и образ войны для него – образ из советского кино 1940-х гг. Он очень хороший, умный, но в каком-то смысле простоватый, хотя и не сказать, что наивный. И он верит, не задумываясь, в то, что будет война: все к этому идет, Россия будет воевать, все так говорят. И Филипп Филиппович в своем воображении иногда уже видит себя солдатом русской армии, воюющей с НАТО – ну, наверное, с НАТО. А меня он видит, естественно, в составе Альянса, потому что я – оттуда, а он считает, что я тоже патриот, и, вообще, ему даже в голову не может прийти, что я не стал бы воевать. И нам придется встретиться лицом к лицу на каком-то фронте – такая у него мысль».
– А вы бы не пошли воевать в составе НАТО?
«Честно говоря, я не знаю, это зависит от того, против кого и при каких обстоятельствах... Мне сложно представить, с кем бы мы сейчас воевали», – искренне смеется Мартин Рышавы и продолжает:
Истина языком парадоксов
Попутчик постоянно об этом думал, возвращался к теме, которая разбередила его душу, а Мартин Рышавы, по его словам, понял, в чем состоит коренная разница между его собственным подходом документалиста к портретированию мира и работой журналиста.
«Журналисты ищут типичные моменты, через которые можно показать реальность, которая так или иначе, но всегда подчиняюется определенному политическому взгляду, а в искусстве такого, как я это понимаю, нет, в нем происходит поиск парадоксальных ситуаций, которые куда более правдивы».
… Хотя и не дающие однозначного ответа.
«Да. У Филиппа Филиппoвича перед глазами – миллион солдат русских и миллион «натовских», и то, как они сражаются, и он выхватывает из этой толпы меня, и спасает мне жизнь. Меня, понятно, тот миллион солдат все равно убъет, так что я все-таки обречен, но он в меня стрелять не будет. И судя по статистике, он входит в число избирателей Путина...»
– Но это безличная характеристика статистического метода.
«Да, да, и, думаю, на этом основана журналистика. Но в этом нет ничего плохого, так как в этом и состоит ее задача – информировать, кто "за" и "против", и в каком составе. И все это подчиняется каким-то сверхчеловеческим силам и течениям, а я не могу смотреть через эту лупу и не хочу. И вся моя информация заключается в том, что если одеть Филиппа Филипповича в военную форму, то он, конечно, будет частичкой массы, но с другой стороны, он не такой простой. К сожалению, разговор о том, что мой герой не будет в меня стрелять, в фильме не прозвучит, потому что он состоялся в аэропорту, когда мы уже прощались. Там снимать запрещено, и я рассказываю то, что зритель не увидит, но, в принципе, смысл «Гулливера» состоит именно в этом».
– Прозревает ли в итоге ваш слепой Гулливер?
«Нет, и этот фильм – неоднозначный, хотя если бы в нем был этот сюжет, то все стало бы намного понятнее. Но это – судьба документалиста. Не все и не всегда удается снять».
