Андрей Кайдановский: «Балет – это ужасно интересно для любого человека»
О тонкостях славянской души, её ранимости и непоколебимости, её тяге к природе и умению выживать в незнакомой среде - об этом рассказывает балет «Славянский темперамент», новая работа труппы Национального театра в Праге. Премьера назначена на 14 июня. Над постановкой работают сразу три хореографа, один из них – солист балета Венской оперы Андрей Кайдановский. В преддверии премьеры балета Радио Прага побеседовало с Андреем Кайдановским о роли танца в нашей жизни, о европейском балете и дальнейших планах хореографа.
— Андрей, как вы пришли к сотрудничеству с Национальным театром и работе над постановкой «Славянский темперамент»?
— Меня Филипп (Филипп Баранкиевич, художественный руководитель балета Национального театра – прим. ред.) пригласил, причём довольно давно уже. Года два назад мы с ним встретились, и он предложил поставить это произведение. Прошло некоторое время, планы стали более конкретными, и вот я здесь.
— Как думаете, почему для описания славянского темперамента были выбраны именно Чехия, Польша и Россия?
— Даже не знаю, как так получилось. Выбрать чешскую сторону было логично – мы же в Чехии находимся. Но вообще вышла интересная смесь – вроде бы мы, с одной стороны, все славяне, а с другой – живём, где попало, в разных концах мира (смеётся).
— Я очень приятно удивлён тем, насколько ребята профессиональны, талантливы и открыты. Думаю, что это связано с тем, что предыдущий директор у них был хореограф, и они очень много времени проводили, репетируя и ставя новые произведения. Сейчас у них очень интересный репертуар, много современных вещей.
— Расскажите об особенностях работы в компании с другими хореографами-постановщиками. Ведь одно дело, когда вам принадлежит вся сцена в течение целого вечера, и совсем другое, когда вам приходится делить её с другими мастерами.
— У нас есть общая тема, мы – три славянских хореографа, думаю, что это нас и объединит. Конечно, есть свои сложности в том, что нам приходится делить артистов и сцену, так что мы должны быть очень аккуратны. У меня, например, вообще ничего на сцене нет. Мы должны сделать всё так, чтобы друг другу не мешать. Поэтому мы можем позволить себе быть в работе несколько абстрактными, чтобы не перегружать зрителя историями.
— Какую историю будете рассказывать вы?
— Всё очень просто. Как только Филипп сказал, что у нас будет вечер славян, мне стало ясно: надо искать то, что нас объединяет, и так я наткнулся на панславянское движение (панслави́зм — идеология, сформировавшаяся в странах, населённых славянскими народами, в основе которой лежат идеи о необходимости славянского национального политического объединения на основе этнической, культурной и языковой общности. Сформировалась в среде славянских народов в конце XVIII — первой половине XIX веков – прим. ред.). Это была очередная сумасшедшая политическая идея славянских стран. Даже есть общий гимн, всё это в целом очень интересно и абсурдно. Я решил, что это – хорошее начало для идеи постановки.
Мне проще, когда я свободен как ветер. Тогда я могу открыть свою книжечку с идеями и осуществить то, то уже давно наболело. Обычно так и лучшие результаты получаются.
— А какая будет музыка?
— С одной стороны, мы используем этот панславянский гимн, с другой стороны хотелось что-нибудь для контраста – потому что мы всё-таки все разные, из разных стран, и это, конечно, надо учесть и показать. Вот даже несмотря на то, что мы, трое хореографов – славяне, я уверен, что у нас будут абсолютно разные работы.
— Конечно, ведь огромную роль играет менталитет, культурное и историческое прошлое конкретного народа, не говоря уж об отдельных личностях…
— Люди все разные. Думаю, что у нас никогда не получится засунуть всех в одну систему, так что эти эксперименты политические, которые с нами происходят, потому и заканчиваются, в общем-то, всегда плачевно. Чем жёстче рамки, тем хуже результат, и тем быстрее это все разваливается. Быстрее и больнее.
— Давайте вернёмся в мир балета. Если пражскую и венскую сцену сравнивать, то что бы вы могли сказать по этому поводу?
— В Чехии больше готовы к новым вещам. В Вене мы многое повторяем, у нас мало абсолютно новых постановок. А так, в принципе, все классические компании похожи. Классика всё равно ставится и играется одна и та же, все «блокбастеры» – они везде одни и те же.
— Нет, я не думаю, что она будет особенно экспериментальной, потому что данная тема сама по себе – уже эксперимент. У нас есть чёткая история, а внутри неё – некая абстракция. Всё-таки хотелось говорить о группе людей, а не о ком-то конкретно, ведь если говорить о каждом в отдельности, то нам бы потребовалось гораздо больше времени. Поэтому мы это всё сжали в небольшую абстракцию, совокупность картинок, моментов и так далее под крышей одного общего эксперимента.
— Меня вы уже заинтриговали. Но скажите, какой должна быть постановка, чтобы она заинтересовала и не «балетного», далёкого от танцев человека?
— Нужно делать так, чтобы человек всё понял. Когда я ставлю балет, я всегда думаю о своих друзьях, с которыми я играл в рок-группе. Они совершенно никакого отношения к балету не имеют, так что, когда они придут посмотреть на результат, я хочу, чтобы они ушли с каким-то ощущением от увиденного, чтобы для них всё было понятно. Но и, конечно, чуть-чуть непонятно, чтобы они захотели в следующий раз прийти и понять-таки (смеётся).
Мне кажется, это важно – делать спектакли для разных людей. Важно делать разные уровни. Наверное, человеку с улицы, как вы говорите, «небалетному» зрителю, нужен просто общий план, за которым он может следить, потому что через 10-15 минут чистой хореографии люди очень устают – слишком много информации. Если ты отвлекаешься и вылетаешь из этого, то ты уже не возвращаешься. Если же есть сюжет, то ты можешь в него вернуться и понять, где ты находишься.
Нужно, чтобы люди выбирали: пойти сегодня на концерт или на балет, в кино или на балет. Нужно, чтобы балет стал частью обыкновенной жизни.
— Иными словами, когда вы работаете над постановкой, вы всегда должны ставить себя на место среднестатистического, неискушённого зрителя?
— Да, хотя в этот раз я, по-моему, не очень думаю о зрителе (смеётся). Вообще, у каждого это происходит по-разному. Некоторые уходят в абстракцию и хотят плавать там, где они сами не знают, что могут найти – и это тоже очень интересно. Все разные – и слава богу, что всегда есть выбор.
— Как вы относитесь к критике? Ориентируетесь ли вы на неё, отражаете ли её в творчестве?
— В творчестве я её не отражаю, но критика, конечно, важна, потому что критики многое видят и многое смотрят, им есть, с чем сравнивать. Кроме того, им уже успело всё порядком поднадоесть, так что когда ты их зацепляешь, то это значит, что у тебя получилось.
— Напрашивается следующий вопрос тогда: как оставаться постоянно таким вот свежим для восприятия?
— Всё меняется от театра к театру и от страны к стране. Надо, конечно, дальше двигаться, развиваться. Сейчас я нахожусь в таком периоде, когда мне очень скучно от самого себя. До осени меня ждут ещё две премьеры, потом у меня пауза, чтобы немного отойти, подумать, понять, зачем всё это надо и куда это всё идёт. Хотя нет: зачем это надо, я как раз понимаю, и знаю, куда мне хочется прийти. Но хочется посидеть и посмотреть, что получилось, а что не получилось, и после этого уже пойти дальше, к моей цели.
— И какова же ваша цель?
— Хочется видеть танец везде, потому что это такое искусство, которое должно быть сейчас на пике. Хореография – это язык, причём язык международный, универсальный, который не надо фильтровать головой – он сразу идёт в душу, то есть можно рассказать о многом более глубоко, на более эмоциональном уровне.
Хореография – это намного быстрее, что тоже актуально – мы ведь живём в диком темпе сейчас. Поэтому мне кажется, что танец должен наконец-то свою силу показать, и раскрыться, и быть везде. Не должно быть понятий «балетная публика» и «небалетная публика». Нужно, чтобы о нём знали все, чтобы это было как кино. Чтобы все поняли, что балет – это не только «Лебединое озеро», «Щелкунчик» и трико в обтяжку. Балет – это больше, глубже, он может открыть новые миры, и это ужасно интересно для каждого.
— Танцам – обязательно. Все должны петь, все должны танцевать. Всё остальное и так уже скоро роботы будут делать, нам ничего не останется.
— Считается, что у балетных танцоров есть возраст, в котором стоит уже покидать большую сцену. Есть ли такой возраст у хореографа?
— Если есть о чём сказать, то можно всегда об этом сказать. А вот если нечего сказать, да и не хочется, то, наверное, вообще не надо.
— Вы работали со многими известными хореографами, с Борисом Эйфманом в том числе. Каковы ваши впечатления?
— Мы работали вместе над «Анной Карениной», и эта постановка меня совершенно поразила – своей мощью, сколько там всего, какой она имеет темп, как она держит. Совершенно чумовая вещь. Если повезёт, то это надо станцевать. Смотреть – вообще обязательно. Я очень рад, что я участвовал в этом, потанцевал, увидел всё своими глазами. Борис Эйфман – слава богу, что он в своё время пришёл в балет и этим занялся.
— Вы же сами не только хореограф, но и танцор. Хватает ли времени с таким расписанием на тренировки?
— Теперь уже нет, поэтому я сейчас как раз принял решение приостановить свою танцевальную карьеру. В какой-то момент, если ты хочешь делать своё дело на все сто, то ты должен и отдать все сто. Однако танец – это, всё равно, конечно, здорово, это моя «еда». Всё, что я выдаю потом в рамках своих постановок – это то, что я когда-либо танцевал, пропустил через своё тело, информация, которая когда-то была в меня вложена.
Я думаю, что надо пытаться танцевать как можно дольше. По возможности – вообще не надо останавливаться, танец – это как еда, как воздух, как ходьба. Если ты остановишься, то всё.
— Ваша мать – специалист по старинной хореографии. Вы с ней советуетесь при работе над постановками?
— Обязательно. Вообще мама – самый строгий критик. Мы в разных областях работаем, и это тоже хорошо. У мамы огромное количество информации в голове – и об истории танца, и о музыке, она очень начитанный человек, так что обратиться к ней – это все равно что в библиотеку сходить.
— Умом и душой вы в балете двадцать четыре часа в сутки?
— В свободное время я редко хожу сам на балет, я больше люблю в театр ходить, на какие-то интересные фестивали. Посещать перформанс, данс-театр. Смотреть, куда это всё двигается, и потом переносить это в балет.
— В балет можно перенести всё, что угодно?
— Пока ещё не знаю. Пока мне кажется, что да, но до конца я не уверен.
Мы беседовали с солистом балета Венской оперы, хореографом Андреем Кайдановским.
