Беженец по фамилии Аверченко
Ровно сто лет назад, в 1922 году, Аркадий Аверченко приехал в Чехословакию, протянувшую руку помощи беженцам, которые спасались от войны и террора. За год до этого он писал, что мечтает отмотать историю назад, как кинопленку: «А вот и ужасная война тает, как кусок снега на раскаленной плите; мертвые встают из земли и мирно уносятся на носилках обратно в свои части. Мобилизация быстро превращается в демобилизацию, и вот уже Вильгельм Гогенцоллерн стоит на балконе перед своим народом, но его ужасные слова, слова паука-кровопийцы об объявлении войны, не вылетают из уст, а, наоборот, глотает он их, ловя губами в воздухе. Ах, чтоб ты ими подавился!..»
В Праге Аркадий Аверченко (1880–1925) проведет последнее отпущенное ему время своей недолгой жизни. Каждый год 27 марта поклонники его таланта отмечают день рождения замечательного сатирика.
Продолжая эту традицию, об Аркадии Аверченко мы беседуем с украинским культурологом и писателем, одесситом и пражанином Евгением Деменком.
– Конечно, если бы сегодня Аверченко узнал, что из его родного Севастополя выходят военные корабли, которые обстреливают Одессу, он был бы шокирован. Да, он был беженцем, хотя, наверное, таковым себя не считал, ведь он был достаточно финансово благополучен, мог зарабатывать своим творчеством и стал чуть ли не единственным, кто отказался от чехословацкой материальной помощи. Его блестящая петербургская карьера – «Сатирикон» и «Новый Сатирикон» – окончилась осенью 1918 года. Около двух лет он скитался по югу России и по территории нынешней Украины: Харьков, Мелитополь, Ростов-на-Дону, Севастополь. В Севастополе он родился и именно этот город стал последним – оттуда он покинул родину.
Оттуда 13 ноября 1920 года Аверченко эвакуировался в Константинополь. Он прошел все обычные лишения эмигранта, уехавшего с одним чемоданом. В Константинополе его ненависть к большевикам, раздражение, желчь вылились в рассказы. В Праге он стал спокойнее его юмор стал мягче, потому что жизнь стала налаживаться.
«Какая же это шрапнель? Обыкновенную трехдюймовку со шрапнелью спутал. Ты знаешь, между прочим, шрапнель, когда летит, так как-то особенно шуршит. А бризантный снаряд воет, как собака. Очень комичный». «Трава, примятая сапогом»
– Вместе с тем он писал, что не знает, «достанут его или не достанут» и просил чехов: «Не выдайте, братья!». Он боялся, что Москва не остановится в Крыму и пойдет дальше?
– Да, он действительно так писал и, по-видимому, этого опасался. Что касается его константинопольского периода, то он был достаточно успешен: там вышли в первой редакции «Записки простодушного», был подготовлен сборник «Дюжина ножей в спину революции». Ранее книга выходила в Севастополе, а затем его друг, одесский карикатурист Михаил Линский помог издать ее в Париже, оформив обложку.
– Сборник «Дюжина ножей в спину революции» был переведен на чешский язык?
– На чешский был переведен весь Аверченко. Я принес с собой два томика из 12-томного собрания сочинений. Именно в Чехословакии появилось на свет первое полное собрание сочинений Аркадия Аверченко. Купив несколько томов, я с удивлением обнаружил, что, в отличие от книг других русских писателей на чешском – Чирикова и Немировича-Данченко, все страницы томиков Аверченко разрезаны, то есть его действительно читали.
В Прагу писатель перебирается в июне 1922 года. До этого он жил в Болгарии, недолго пробыл в Белграде.
– Почему он выбрал именно Чехословакию, а не, например, Париж?
– Исследователи Аверченко спорят об этом до сих пор. Это, прежде всего, автор биографии писателя, вышедшей в серии «ЖЗЛ», Виктория Миленко, которая знает жизнь Аверченко чуть ли не по дням, и пражанка Анна Хлебина, которая исследовала его эмигрантские годы и вместе с Викторией выпустила об этом книгу. Есть версия, что, во-первых, Аверченко хотел уехать подальше от России, но при этом остаться в славянской среде, где его более-менее понимают. Во-вторых, его здесь издавали с 1910 года.
– Сначала «пиратским» образом.
– Да, раньше с ним никто это не согласовывал, поэтому, приехав в Чехословакию, Аверченко начал восстанавливать свои авторские права, и успешно. Ему в этом помогал Вячеслав Швиговский – чех, родившийся в Киеве, который стал его близким другом. У писателя появились литературные агенты.
– Интересно, что Аверченко, в отличие от некоторых других русских эмигрантов, не относился к чешскому языку свысока. Хотя некоторые слова его веселили.
– Да, но это было нужно ему для творчества. Он действительно старался интегрироваться в чешское общество. Швиговски помог ему с гастролями. Аверченко быстро познакомился с драматургом Ярославом Квапилом, который руководил театром «На Виноградах», и там очень быстро была поставлена пьеса Аверченко «Игра со смертью». Он сотрудничал с издателями Отто и Вилимеком, переводчиками Червинкой и Веверкой. То есть вошел в чешское общество, хотя существует версия, что он хотел перебраться в Америку. О Париже вообще нет упоминаний, а Чехословакию он считал своим вторым домом, о чем прямо писал.
– Возможно, у Аверченко, не окончившиего гимназии, сыграло роль незнание языков?
– Да, он не владел вообще ни одним иностранным языком. Приехав сюда, он мог сказать «Едно пиво, просим». Потом писал, что «очень нагло и бодро начал разговаривать по-чешски», то есть писатель пытался освоить язык. И это могла быть одна из причин выбора Чехословакии, поскольку страна была достаточно успешная, благополучная и в то же время близкая.
– Возможно, Аверченко просто не успел построить какие-то дальнейшие планы? Ведь он даже не обзавелся собственной квартирой, хотя мог себе это позволить, и жил в отеле. Какие места связаны в Праге с Аверченко?
– Безусловно, это гостиница «Злата Гуса» на Вацлавской площади. Сейчас это «Ambassador Zlatá Husa» – к сожалению, здание перестроено. Есть несколько версий, почему он жил в отеле: либо не нашел меблированных комнат, которые бы ему понравились и подходили по статусу, либо потому, что много гастролировал, и ему удобнее было жить в гостинице.
Именно в гостинице «Злата Гуса» 10 декабря 1922 года прошло первое учредительное собрание Союза русских писателей и журналистов, на котором Аверченко присутствовал наряду с Евгением Чириковым, профессором Лядским, Альфредом Бёмом, Питиримом Сорокиным и другими. Второй адрес – печальный. Аверченко умер в больнице профессора Силлабы, который был главным специалистом по сердечным болезням, врачом президента Масарика. Эта больница находилась на Карловой площади, в знаменитом Доме Фауста.
– Отчего умер Аверченко? На момент кончины, 12 марта 1925 года, ему не исполнилось еще и 45 лет.
– У писателя было воспалительное заболевание глаза. Считается, что его глаз был поврежден осколком от очков, и многолетнее воспаление привело к проблемам с сердцем. К тому же Аверченко вел не слишком здоровый образ жизни: много курил, пил и ел, у него было повышенное давление. И когда в конце 1924 года ему стало хуже, он отправился на лечение на воды в Подебрады, что ему не помогло. Уже лежачего его привезли в Прагу, и он умер от желудочного кровотечения.
– Его смерть была быстрой и внезапной и произвела очень гнетущее впечатление как на эмиграцию, так и на чешское культурное сообщество.
– Более того, его сестры считали, что его могла достать «костлявая рука большевиков», хотя причины, скорее, все же были естественными.
– Вы писали о многих писателях-эмигрантах в Чехословакии, о «Ските поэтов», но особое внимание всегда уделяли культурным пересечениям с Одессой. И Аркадия Аверченко тоже рассматривали через «одесскую призму». Как он был связан с этим городом?
– Начнем с конца: Евгений Аскольд, единственный из театра-кабаре «Гнездо перелетных птиц», приехавший вместе с женой Раисой Раич с Аверченко в Прагу, был одесситом. Впервые в Одессе писатель побывал не позже 1910 года. Уже в 1911 году в «Дешевой юмористической библиотеке "Сатирикона"» вышла книжечка «Одесские рассказы». Безусловно, будучи по темпераменту южным человеком, он полюбил Одессу. В рассказе «Уточкин» он пишет: «Эта милая, весёлая, любопытная Одесса, этот огромный "журнал Пате, который всё видит" сквозь огромные зеркальные окна своих кафе и ресторанов – вся Одесса напоминает мне огромное окно в кафе; сидишь уютно у самого стекла, и перед тобой проходит вся жизнь огромного города».
В 1918 году в Гомеле Аверченко познакомился с Леонидом Утесовым, который вспоминал писателя всю жизнь и страшно любил «Одесские рассказы» и «Одесситов в Петербурге». Аверченко дружил и сотрудничал с Сашей Черным, родившемся в Одессе, хотя дружба и была омрачена некоторыми конфликтами. В кругу знакомых одесситов, безусловно следует назвать Корнея Чуковского, карикатуриста Бориса Антоновского. У Аверченко были любимые одесские герои Гендельман и Кантарович, которых он вывел в рассказах «Одесситы в Петербурге». В Константинополе Аверченко пишет рассказ, что якобы встретил там Гендельмана, который с горечью сообщил, что «Кантарович продался большевикам».
– Как вы считаете, Аверченко верно передал суть города или в чем-то был к Одессе несправедлив?
– Я всегда с огромным удовольствием читаю его «Одесские рассказы» и могу сказать, что очень многое он верно уловил. Безусловно, он что-то преувеличивал, но ему это было нужно – он любил выбрать одну сатирическую черту и вокруг нее построить все остальное.
– В рассказе «Одесса» Аверченко пишет: «Для того, чтобы подружиться с петербуржцем, нужно от двух до трех лет. В Одессе мне это удавалось проделывать в такое же количество часов». В отношении петербуржцев могу сказать, что писатель даже преуменьшил. А что касается одесситов – это правда?
– Помню, я экспромтном придумал фразу: «В Одессе не принято знакомиться – считается, что все и так друг с другом знакомы». И Аверченко верно это поймал, это действительно правда. Когда Утесов спросил Аверченко, по какому недоразумению он не родился в Одессе, тот ответил: «Слава Богу, иначе мое собрание сочинений насчитывало бы сто томов».
– Аверченко, конечно, обращает внимание на язык одесситов.
«Одессит скажет вам: "Вместо того, чтобы с мине смеяться, вы би лучше указали для мине виход..."» «Одесса»
– Безусловно, он уловил это. Он говорил, что «собирается преподнести Одессе в вечное пользование букву "ы"». Тут мы подходим к нашей вечной дискуссии об одесском языке – жив ли он? Но во времена Аверченко он присутствовал: люди, говорившие на идиш, переходили на русский, и пытались строить фразы по канонам идиш.
– А когда появляется этот своеобразный язык?
– Это конец XIX века. Главная составляющая одесского языка – это идишизмы и украинизмы. Сегодня он уже в большей степени фольклор, но мы ностальгируем по одесскому языку, поэтому длим этот миф. Я процитирую фельетониста начала ХХ века Власа Дорошевича: «Мы не знаем, как был создан одесский язык. Но в нём вы найдёте по кусочку любого языка. Это даже не язык, это винегрет из языка».
– А на каком языке говорят сейчас в Одессе? Ведь российская армия вторглась в Украину, чтобы «освобождать русскоязычных, страдающих под гнетом украинского языка».
– До начала войны 90 процентов одесситов говорили на русском. Почему 90, а не сто? Потому что в город переезжают жители других городов. Сейчас очень многие мои русскоязычные друзья сознательно начинают переходить на украинский.
Эта тенденция началась в 2014 году, потом затихла, а сейчас возобновилась с новой силой. Может, только представители совсем старшего поколения одесситов не могут говорить по-украински, но пассивным словарным запасом они все равно владеют.
Сегодняшние события – огромная трагедия, в том числе и личная, для тех русскоязычных людей, которые живут в Украине, для тех, кто воспитан на русской культуре и русской литературе. Ведь почти вся одесская литература – русскоязычная. Они не понимают, как дальше будут к ней относиться, а ведь это большой культурный бэкграунд. Однако это меркнет по сравнению с теми ужасами войны, которые происходят сейчас. О литературе мы подумаем потом.
Рассказ Аркадия Аверченко «Одесса», который звучит в нашей программе, читал Антон Каймаков.
