Борис Пастернак: «В чешской речи для меня есть что-то необычное»
10 февраля 1890 года родился Борис Пастернак, один из главных русских поэтов ХХ века. Прага не была для него чужой – сюда приходили его письма, адресованные Марине Цветаевой, улицы города, по которым он, прада, никогда не ходил, напоминали о Райнере Марии Рильке. Про чешский язык, на который его стихи переводили еще в годы Первой республики, Пастернак говорил: «Этот феномен природы опьяняет меня своей абсолютной свежестью».
Австрийский и чехословацкий журналист и писатель Фриц Брюгель (1897–1955) записал в 1936 году с Борисом Пастернаком интервью в связи с публикацией сборника в переводе Йозефа Горы (Boris Pasternak. Lyrika. Praha. 1935).
«Мы сидим друг против друга и говорим о переводах Йозефа Горы из лирики Пастернака. Эти переводы доставили поэту глубокую радость; он вновь и вновь берет листы корректуры, вновь и вновь просит прочесть ему стихи и сам пытается их декламировать. Он приносит русские оригиналы, и мы сравниваем. Неожиданно Пастернак прерывает чтение:
– В чешской речи для меня есть что-то необычное – я мерю ее русской, польской и украинской. Этот феномен природы опьяняет меня своей абсолютной свежестью. Славянские речевые элементы ощущаются в нем живее, чем в других языках. Чешская речь архаична и притом настолько современна, что в ней достаточно простора и выразительных возможностей для тончайших нюансов.
Поэт вновь перелистывает переводы Горы...»
– По этим стихам я чувствую, что они пришли из самого западного славянского государства, с того «аванпоста» славянства, где так удивительно переплетаются Восток и Запад. Переводы Горы меня глубоко взволновали. Когда я стал записывать это ощущение взволнованности в своем дневнике, совсем непривычно и неожиданно для меня получилась запись в стихах. Ах, это еще не стихи, которые можно было бы опубликовать, но когда-нибудь они встанут ладно и прочно, воссоздавая то глубокое впечатление, какое произвели на меня переводы Горы. Многое в стихах Горы звучит как фразы из древних русских летописей, в которых рассказывается, как в нашу страну пришли стародавние варяги, чтобы проложить торговый путь к грекам. Само по себе это, разумеется, еще не выражает всего моего впечатления. Я должен проникнуть в него глубже, абстрагироваться от локальности чешской речи. Ее непосредственность, поразившая меня в переводах Горы, настолько меня захватила, что возникло впечатление, будто передо мной первоначальная форма собственных моих стихов».
(перевод с чешского О. Малевича)
До Йозефа Горы о Борисе Пастернаке чешские читатели узнавали от Иржи Вайля, Франтишека Кубки, Богумила Матезиуса. Однако именно книга 1935 года показала творчество русского поэта как крупное явление европейской литературы. Йозеф Гора (1891–1945), один из лучших чешских поэтов ХХ века, переводил как прозу (Льва Толстого, Горького, Бабеля), так и поэзию (Пушкина, Лермонтова, Есенина).
Публикация переводов Йозефа Горы произвела на Бориса Пастернака такое большое впечатление, что это событие даже попало в его стихи:
На днях я вышел книгой в Праге.
Она меня перенесла
В те дни, когда с заказом на дом
От зарев, догоравших рядом,
Я верил на слово бумаге,
Облитой лампой ремесла.
В 1934 году в Москве, на Первом съезде советских писателей, Пастернак расспрашивал делегацию чехословацких писателей о Цветаевой, о том, переведена ли она на чешский язык. Витезслав Незвал, с которым Пастернак посидел за столиком в «Метрополе», безуспешно пытался увлечь собеседника сюрреализмом. На следующий год они мельком виделись на конгрессе в Париже. Чешский авангардист говорил, что стихи Пастернака приводят его в трепет.
Когда в 1935 году на чешском вышла «Охранная грамота» с предисловием Романа Якобсона, Незвал откликнулся восторженной рецензией. «"Охранная грамота" свидетельствует не только о величии поэтического дара и духа, но и о величии характера... От пастернаковской прозы всего лишь шаг к прозе, стремящейся к ясновидению... Для нас Пастернак – порука тому, что рано или поздно в СССР восторжествует литература, чуждая поверхностной, лживой, обесцененной журнализмом и традиционализмом описательности».
В 1943 году в журнале «Литература и искусство» были опубликованы сделанные Борисом Пастернаком переводы стихов Ондры Лысогорского. Моравский поэт работал во Всеславянском антифашистком комитете и преподавал в московских вузах чешский язык. Незадолго до этого он сам обратился к Пастернаку с просьбой о переводе и даже послал ему подстрочник. Кстати, Лысогорский пользовался не чешским, а так называемым «ляшским языком», смесью чешского и польского.
Во вступительной заметке Борис Пастернак пишет: «С Лысогорским меня сближает общность поэтических привязанностей и испытанных влияний. Мне в нем дорог видный современный поэт с интерсными мыслями и незаурядным живописным вкусом». Действительно, Лысогорский, как и Пастернак, любил Рильке, однако художественные достоинтсва произведений мораванина были весьма спорными, и перевод явно превосходит оригинал:
В радиорупор катятся рулады.
К кому они обращены? Куда?
Что скажет человеку на чужбине
Рыдающего рупора труба?
О чем в домишке на краю пустыни
Лепечут кровельные желоба?
И вот своей у подворотни кто-то.
Другие где-то видит он ворота,
И тех же звуков бешеный разбег
Несется в ночь из радиопролета.
Свои Бескиды видит человек.
«Чешский мотив» звучит в стихотворении Бориса Пастернака «Весна», написанного в 1944 году, в котором он предвосхищает освобождение от нацизма.
…Весеннее дыханье родины
Смывает след зимы с пространства
И черные от слез обводины
С заплаканных очей славянства.
Везде трава готова вылезти,
И улицы старинной Праги
Молчат, одна другой извилистей,
Но заиграют, как овраги.
Сказанья Чехии, Моравии
И Сербии с весенней негой,
Сорвавши пелену бесправия,
Цветами выйдут из-под снега…
В 1947 году Борис Пастернак с подачи фольклориста Петра Богатырева взялся за перевод баллады Карела Яромира Эрбена (1811–1870) «Клад» («Букет»), но работа осталась незавершенной. В собрании сочинений Эрбена, вышедшем в 1948 году, баллада опубликована в переводе Николая Асеева. О том, как услышал Пастернак стихи чешского поэта, можно судить по черновым наброскам: «В Божий храм не протесниться,/ Свечки теплятся в участьи./ Перед строгой плащаницей / Хор поет Христовы Страсти./ Сверху женщина с ребенком./ Чем шумнее влаги вешней/ Перекаты по корягам,/ Тем ее шаги поспешней / Над бушующим оврагом».
