«И не бесцельна эта жертва…»
«Все звуки прекратились… Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?», – отвечал Александр Блок, когда его в 1918 году спрашивали, почему он перестал писать стихи. 21-летний чешский студент Ян Палах через несколько месяцев после оккупации своей родины в 1968 году тоже перестал слышать. Слышать голос надежды, что его земляки воспротивятся этой несвободе. Поэтому и решил поставить «пылающую» точку в своей жизни, надеясь, что этот костер сможет «поднять людей на ноги». Чехия отмечает полувековой юбилей со дня самосожжения Яна Палаха. В 1969 году ему посвятил стихи известный чешский врач, поэт и потомственный казак Николай Келин, который после Октябрьской революции уехал в Чехословакию, найдя здесь новую родину.
Об атмосфере 1968 года, предпоследних стихах Н. Келина, президенте Т. Г. Масарике, сетовавшем на наследие в виде «общества с менталитетом слуг», «Радио Прага» беседует с сыном автора Алексеем Келиным, ставшим недавно Войсковым атаманом Всевеликого Войска Донского за рубежом.
Русского казака, лечившего чешских священников, пригласили в Ватикан
Реформы «Пражской весны» вселили в людей огромную надежду. В 1968 году Алексею Келину исполнилось 26 лет.
– Я помню, как еще мальчишкой приехал в 1968 году в деревню к папе в Желив – я был тогда в восторге от того, что происходило. «Ты всегда говорил, что мы сможем вернуться в Россию, посмотри – все идет в правильном направлении!» Отец мне на это отвечал: «Не обольщайся, это только передышка». Тем не менее, открылись границы, и отца пригласили в Ватикан, потому что он лечил священников, когда из чешского монастыря сделали лагерь по советскому образцу. Многих интернированных отец там вылечил. Его позвали в Ватикан, чтобы поблагодарить, и чтобы он рассказал о том, что делал. Там отец смог встретиться со многими друзьями, с которыми раньше не имел права даже переписываться. Весной 1968 года немного приоткрылись границы, и можно было выезжать по приглашению. Отец побывал и в Париже, встретился также с казачьим поэтом Николаем Туроверовым, – там тогда еще было очень много казаков, потому что большинство русских эмигрантов в 1945 году поняли, что тут, в Чехословакии, им не выжить,
– рассказал Русской службе «Радио Прага» Алексей Келин, представитель русского нацменьшинства в Совете правительства ЧР по вопросам нацменьшинств, работавший вместе с известным российским историком Андреем Зубовым над «Историей России XX века» (Dějiny Ruska 20. století, Argo, 2014).
«В 1968 чехи встали стеной»
В годы Первой мировой войны его отец учился в Санкт-Петербурге, а потом пошел добровольцем на фронт. Оказавшись в Праге, Келин-старший закончил с отличием Карлов университет и, став врачом, спасал жизни многих своих пациентов. Представитель поколения медиков из казачьих семей успел съездить за границу и вернуться в Чехословакию в том же 1968-м. Он объяснял сыну, что «радоваться реформам пока преждевременно». Действительно, потом пришел август.
– Я тогда работал в Праге, в Управлении связи, так что на мою долю выпало немало драматических моментов. Отец тогда еще служил терапевтом в Желиве. Он был рад тому, что когда вошли эти вот войска, чешское общество неожиданно объединилось. До этого они как-то пытались жить по методу Швейка, а тут действительно встали стеной. Правда, это длилось не очень долго, может быть, дней десять-двенадцать. Люди даже ходили вместе с местными полицейскими, расклеивали листовки, писали надписи, все эти известные шутки, вроде: «Ленин, проснись, Брежнев сошел с ума» – им пригодилось знание русского языка, который при коммунистическом режиме был обязательным в школах с 4-го класса.
«Мы не смогли защитить свою землю и не должны бросать нашу вторую родину в беде»
Когда вошли эти вот войска, чешское общество неожиданно объединилось. До этого они как-то пытались жить по методу Швейка, а тут действительно встали стеной. Правда, это длилось не очень долго, может быть, дней десять-двенадцать. Люди даже ходили вместе с местными полицейскими.
Мой брат Георгий, который был на четырнадцать лет старше меня, очень хорошо помнил 1945 год. И у меня в памяти остались аресты и обыски 1945 года, которые происходили и у нас, а брата в 1945 избили. В 1968 году он уже работал врачом в Желиве – отец передал ему свою приемную. Брат не ждал ни минуты, сел в машину и уехал с женой на Запад. Отец очень переживал, повторяя: «Родина – она как мать, мы свою не смогли спасти и защитить, и здесь мы нашли новую родину. Это большой дар, и ее нельзя бросить в беде»,
– вспоминает сын Николая Келина.
«Встал перед сыном на колени, прося вернуться на родину»
Николай Келин попросил сына Алексея переговорить со своим братом, уехавшим в Германию, чтобы тот образумился и вернулся в Чехословакию.
– Я туда поехал, мне там тут же нашли работу. Брат, тем не менее, категорически отказался возвращаться, и мы договорились, что я вернусь. Я решил, что позабочусь о родителях, а брат, наоборот, хотел, чтобы родители переехали в Германию. Я вернулся домой, и отец очень сильно переживал. Потом он сам сумел туда съездить и рассказал: «Я так унижался, даже встал перед своим сыном на колени, прося вернуться». Все это подействовало на него очень сильно, и тут пришли эти события, связанные с Яном Палахом. Отец еще написал стихотворение «Живой факел». Ему уже и жить не хотелось.
«А мне-то как русскому можно попить воды?»
– Когда вы впервые услышали эти стихи? Еще из уст отца?
– Да, а потом я про них совсем забыл, потому что после 1968 года было не до того, мне пришлось очень и очень трудно. Сначала нам (в Управление связи, в разгар событий 1968 года – ред.) звонил какой-то начальник особого отдела Павел Нетик, спрашивая, как мы там держимся. Я попросил не блокировать телефон и говорю ему: «Приходите». Он ответил: «Нет, мы тут в подполье сидим, а вы там держитесь и даже воды этим русским свиньям не давайте!» Я как-то по молодости не выдержал и спрашиваю: «А мне-то напиться можно?». Он не понял, в чем дело, а уже через год этот же человек стал ответственным за проверки и спросил меня: «Каково ваше отношение к входу войск?». А я: «Мы будем обсуждать этих русских свиней, которым вы приказывали воды не давать?».«Нет-нет, тогда мы все ошибались, а как вы видите это теперь?». Я ему говорю: «Наверное, я еще глупый, вижу так же, как и тогда». Меня, конечно, выгнали с работы. За меня взялась госбезопасность, хотели, чтобы я стал их сотрудником и начал доносить, однако мне удалось выкрутиться – слава Богу, с чистой совестью.
«Что думал ты, идя на смерть, когда Бог в небе горько плакал…»
– Чехия отмечает полувековой юбилей исторической даты, акта самоссожения Яна Палаха. Это был его протест против того, что общество слишком скоро смирилось с оккупацией Чехословакии. Ваш отец очень болезненно воспринял как ввод войск в Прагу, так и смерть этого студента, и посвятил Палаху свои предпоследние стихи. Что Вам известно об этом?
– Отец, сколько я его помню, очень переживал. Ему было небезразлично то, что происходит в Чехии, как и то, что происходит в России. Русские были очень благодарны за то, что они могли получить здесь образование (речь идет об «Акции помощи» русским эмигрантам в Чехословакии в 1920-1930 гг. – ред.), найти новую родину и пытались отблагодарить эту страну. Русские хотели «передать опыт», показать, что такое большевизм, но им не поверили.
– Вернемся к отчаянному поступку Палаха, за жизнь которого в 1969 боролась и врач Ярослава Мозерова. Она дежурила у его постели в последние дни и минуты жизни. Когда студента Карлова университета привезли в районную Виноградскую больницу, именно Мозерова дежурила в отделении и все дни, пока он метался в агонии, оставалась рядом. Именно благодаря ей чехи узнали, какие сомнения мучили студента перед смертью. Доктор читала ему все телеграммы и письма. Именно ей он задал вопрос: «Не зря ли я все это сделал?». Сохранились и другие воспоминания этого доктора, которой сегодня уже нет среди живых.
– Она говорила: «Я поняла, что чешская интеллигенция не вступает в заранее проигранные битвы, а вот такой молодой человек, идеалист, на это пошел …». Интересен пример Сергея Николаевича Войцеховского. Это – один из известных русских генералов, который здесь, в Чехословакии, сделал большую карьеру. Он был одним из немногих, кто, занимая высокий пост в Генеральном штабе, хотел, чтобы чехи пошли воевать против немцев даже после Мюнхена (Мюнхенского кризиса 1938 года – ред.), и верил, что это поможет сохранить гордость за свой народ. Он знал, что за это придется расплатиться, что будут жертвы, но люди будут ценить свою свободу.
«Прими мой стих, как боль, как тризну…»
– В свое время, примерно через год после того, как он стал президентом, глава Чехословакии Томаш Г. Масарик сказал, что он «понял, что унаследовал от Австро-Венгерской монархии общество с менталитетом слуг». Масарик говорил, что «будет ли история нам благоволить, а Германия, с одной стороны, и Россия, с другой, на протяжении пятидесяти лет оставаться слабыми, у нас вырастут два новых поколения людей гордых и с характером, и это уже не будут слуги». К сожалению, это не удалось.
Я часто вспоминаю эти слова, и об этом очень часто со мною говорил отец. Именно поэтому мы пытаемся что-то предпринять с оставшейся частью казаков, – мне кажется, что у этих людей все-таки сохранилось больше генов свободы,
– полагает Алексей Келин. Он приглашает истинных казаков всех исторических войск к «диалогу о формах сотрудничества, противостоянию лживой пропаганде и очищению опороченного наследниками большевиков имени казачества».
Послушаем стихи «Живой факел» из книги «Ковыльный сказ», посвященные его отцом Яну Палаху. Стихотворение было написано 7 ноября 1969 года. Николай Андреевич заметно постарел и молчал целями днями, а через два месяца, 9 января 1970 года, его нашли на пороге своего дома. Возвращаясь с работы, поэт и врач скончался от инфаркта.
В январе 1989 годa, когда в Праге проходила «Неделя Палаха», ставшая предвестницей «бархатной» революции, Алексею Келину позвонили друзья:
– Меня спросили: «Ты слышал, что стихотворение твоего отца по «Радио Свобода» в переводе на чешский пел под гитару Карел Крыл?» Я очень сожалею, что при жизни Крыла не успел с ним связаться и попросить этот перевод стихотворения на чешский язык.
Известный чешский поэт и бард Карел Крыл, предельно искренний и правдивый человек, в конце 1989 года вернулся на родину после двадцатилетней эмиграции.
