Властимил Тршешняк - художник со многими талантами
В конце 60-х годов, в связи с политической оттепелью, однако, также в связи с культурной революцией во всей Европе, множество молодых людей в Чехословакии пыталось при помощи искусства свободно высказать свое мнение о мире и жизни. На пражском Карловом мосте можно было встретить множество молодых бардов, поэтов и философов, поющих, или читающих свои стихи. Среди них были также начинающий отличный бард и поэт Ярослав Гутка и его лучший друг, восемнадцатилетний бард Властимил Тршешняк.
В конце 60-х годов, в связи с политической оттепелью, однако, также в связи с культурной революцией во всей Европе, множество молодых людей в Чехословакии пыталось при помощи искусства свободно высказать свое мнение о мире и жизни. На пражском Карловом мосте можно было встретить множество молодых бардов, поэтов и философов, поющих, или читающих свои стихи. Среди них были также начинающий отличный бард и поэт Ярослав Гутка и его лучший друг, восемнадцатилетний бард Властимил Тршешняк.
Тршешняк родился в 1950-м году в Праге, и Прага стала, в определенном смысле, его воспитательницей. В детстве он потерял родителей, воспитывал его дедушка, и, прежде всего, своеобразная среда пражского пригородного квартала Карлин. Этому кварталу Тршешняк посвятил несколько своих лучших песен, например песню «Мадам Прага».
Несмотря на то, что Тршешняку не было дозволено окончить даже среднюю школу, он учился сам, и таким образом приобрел глубокие знания в области литературы, и культуры вообще, и вскоре кроме песен стал писать также рассказы, которые публиковал в форме самиздата. Его первой публикой стали диссиденты, противники правящего коммунистического режима, в том числе даже будущий президент Вацлав Гавел, с увлечением записывавший на магнитофон песни Тршешняка.
«...и поутру за мной приехали. Такое со мной иногда случается. Перед всем миром, перед всей стройплощадкой на меня надели наручники и посадили на заднее сидение. Такое со мной иногда случается. В момент, когда за мной захлопнулась дверь, которую невозможно открыть изнутри, открылась дверь теплушки, стоящей наполовину в полях, и в дверях появился зевающий Габо. Он протирал глаза и смотрел на меня, а я через заднее окошко смотрел на него. Я поднял руки как капитан победившей сборной подымает кубок, и вяло улыбнулся. «Смотри, смотри, это ведь наш папа римский!» крикнул Габо повернувшись к Палу, «сознавайся, ты где-нибудь украл что-нибудь, не правда ли?» это он окликнул меня. Но машина вздрогнула и поехала. Я еще раз оглянулся. Габо схватился за тачку, бросил ватную куртку и шагнул по направлению к ограде, у которой были под навесом спрятаны мешки, полные того самого качественного, портландского цемента... А потом, по словам героя известного романа Кена Кизи, я долгое время отсутствовал. Несколько дней я ходил туда-сюда в бетонном вагончике длиной в пять метров, находившемся посреди длинного поезда бетонных вагончиков. Один круг я ходил заложив руки за спину, второй положив их на грудь, а третий, засунув их в карманы. Регулярно три раза в день я получал еду и питье. Пить я, кстати, мог, когда мне захотелось. Достаточно было подержать под капающим краном алюминиевую миску с выцарапанными на ней надписями и кран повернуть. Миска медленно наполнялась, и под увеличительным стеклом воды я мог читать надписи «Я люблю тебя, Вера» или «Заключить - это они способны, отпустить - это они обязаны», надписи изгибались и колыхались, словно скаляры в аквариуме. Я закрыл кран и поднял миску к губам. Из крана в регулярных интервалах капала вода и хлюпала о фарфор раковины. «Дзинь! Дзинь! Дзинь!» Я напился, и глоток воды плюхнулся на дно моего полупустого желудка, сразу возле лопнувшей язвы, будто барабанная палочка, ударившая в мембрану барабана того музыканта, который где-то в студии грохочет палочками под ритм электрических клавиатур Гаммера. OH YEAH? Дзинь, бух, дзинь, бух... Я отложил миску, эту алюминиевую стену плача, сложил руки за спину и стал ходить от моргающей двери к противоположной стене с окном под потолком. Посередине вагончика, о котором я не знал даже, куда он направляется и когда он туда прибудет, светила на потолке запыленная лампочка в проволочной клетке. Каждый раз, когда я проходил под нею, под моими ногами проскочила чья-то тень, обогнала меня, запуталась под моими ногами, и я чуть-чуть об нее не споткнулся. Я уселся на металлический табурет с вырытой на сидении шахматной доской. Я уселся на краю, на поле Б2 и достал из пачки сигарет одну из последних полупустых сигарет марки «Старт». Я думал об этой странице, как я ее напишу. Я думал об одной черноглазой брюнетке. Я думал о Габе и об его «гуляше». Я думал о стройке. Долгое время я отсутствовал, как сказал Бромнеден».
Кроме самиздата Тршешняк начал печататься также в зарубежных книгоиздательствах. В Германии вышли в свет сборники рассказов: «Мир моими глазами», «Вавилон», «Бермудский треугольник» и «Самое главное о господине Морице». Тршешняк тем временем увлекся также живописью - при помощи обыкновенных малярных красок он написал несколько удивительных портретов знаменитых художников. Кроме того он начал выступать как актер в нелегальном «квартирном театре» известной актрисы-диссидента Власты Храмостовой. Однако давление государственной полиции на Тршешняка постоянно усиливалось, и, в конце концов, в 1980-м году Тршешняку пришлось, не по своей воле, покинуть страну и стать эмигрантом.
Он уехал в Швецию, затем несколько лет путешествовал по Европе, и на родину вернулся после «бархатной революции» в 1989-м году. Он снова издал свои избранные рассказы под названием «Когда я ем, я глух и нем» и крупный роман о своих переживаниях во время эмиграции «Ключ находится под ковриком». Однако свои профессии барда и живописца Тршешняк до сих пор не покинул. Когда его недавно спрашивали кем, собственно, он себя чувствует, писателем, бардом, или живописцем, Тршешняк ответил: «Это зависит от того, в каком расположении духа я просыпаюсь».
