"Одиннадцатый белый конь"Яна Скацела

"Одиннадцатый белый конь"Яна Скацела

Как случилось, что самый великий чешский поэт второй половины 20-го века Ян Скацел, поэт, какой рождается лишь раз в пятьдесят лет, полных десять лет не смог опубликовать ни строчки, ни стиха? После публикации чрезвычайно успешных сборников стихов «Сколько возможностей имеется у розы», «Что осталось от ангела?», «Время между псом и волком» и «Литье по выплавляемому воску» наступило забытье. После вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию в 1968-м году поэту запретили, каким либо способом подрабатывать, Скацел смог лишь тайно, под псевдонимом переводить пьесы, или писать рецензии.

Он, бывший главный редактор успешнейшего литературного журнала «Гость в дом», даже воспользовался фамилией своего деда Франтишека Ранного, чтобы опубликовать слова песен для детского спектакля по сюжету сказки «Снежная королева». Иначе казалось, что от его творчества не осталось ничего. Однако кое-что еще осталось. Небольшой сборник рассказов, статей и рецензий «Одиннадцатый белый конь», единственная прозаическая книга Скацела, из которой мы выбрали следующий отрывок:

Каждый настоящий мужчина мечтает о море и ему снится, что он станет моряком. Еще до того, как мне исполнилось двенадцать лет, я был весьма настоящим мужчиной, и я очень жаждал плавать. Мне повезло. Я был моряком даже два раза в жизни. В первый раз финским, а во второй раз румынским моряком. На румынском судне было довольно забавно. Когда я был финским штурманом, мне пришлось тяжело работать, и не люблю вспоминать об этом. Финским штурманом я стал в Германии. Я сел на шхуну в Лейпциге, который находится на порядочном расстоянии от моря. Пивная называлась «У голубого элефанта». Мы туда зашли, я и мой друг из Праги, и совсем ничего плохого не ожидали.

Это был добрый парнишка, но у него был один недостаток, он по-немецки знал лишь одно предложение и бог знает где его выучил. Но он его знал и воспользовался им при первом случае. Это предложение было: «Wir sind zwei finnische Matrosen.» Вот что он сказал, и на мою беду я умел говорить по-немецки немного лучше. Во время войны я говорил даже вполне прилично, но как финский штурман я все-таки ни за что не мог вспомнить, как по-немецки сказать передняя мачта, наружный кливер, валиковый рулевой привод, подветренная сторона, бакборт и правый борт. Также существует какая-то подвижная задвижка.

Кто не был финским штурманом в пивной «У голубого элефанта» в городе Лейпциг, тот до самой смерти не поймет, насколько богат и болтлив матросский язык. Да и то некоторые писатели морских рассказов позволяют себе твердить, что моряки молчаливые люди. Я уже не помню, чем все дело тогда закончилось. Я лишь знаю, что меня под утро выгнали с финского судна, и что я забыл взять жалование за рейс из Хельсинки в Сингапур и обратно. Гораздо более приятным мне показалось плавание на румынском судне. На пароходе гораздо меньше работы, чем на парусном судне. Особенно если данное парусное судно финское. Сперва я путешествовал в качестве туриста, я очень хотел видеть Грецию, но я совершил ошибку. Я переоценил свое гуманитарное образование. Когда «Трансильвания» плыла через Хелеспонт, я вышел на палубу, и вспоминал Трою, Гомера, Патроклеса, Одиссея и других. Была полночь, темнота и вода Мармарского моря была белой, дул ветер, и на мне поэтому был черный свитер и синяя спецовка, которую я взял с собой вместо спортивного костюма, так как на юге тепло. Случайно я, дурак, опирался о перила как раз возле лестницы в машинное помещение. Я опирался о перила, плевал в классическую воду и вспоминал о прекрасной Елене. Неожиданно ко мне кто-то обратился. Опять по-немецки. Я обернулся. За мной стоял пассажир. Он был одет в пижаму, с этой точки зрения он был умнее меня, сверху на нем был плащ, он также смотрел в темноту и у него тоже было гуманитарное образование.

Когда он мне на довольно ломаном немецком языке объяснил, кто является автором Илияды и что такое гекзаметры, он спросил меня, сколько лошадиных сил у лошадиных двигателей. Я случайно это знал, и с удовольствием его просветил. Потом он хотел знать, когда мы причалим к Пирее и на какой географической широте и долготе мы находимся. Я полностью одурел и не отказал ему в информации. Он мне потом сообщил, что в Чехословакии, к сожалению, нет моря, но зато в Праге течет Влтава. Я его утешал, чтобы он не жалел об этом.

На этот раз я лучше перешел в контрнаступление. Я сам начал спрашивать его. Он наш пароход очень хвалил, лишь пища ему была не по вкусу. Он не выносил красного перца с оливковым маслом. Он ужасно соскучился по настоящим чешским клецкам, называемым "шкубанки". Я не выдержал и снова спросил: «Was ist das, diese Schkubanki?». И все началось снова. Он мне объяснял это минимум час. Вы только попробуйте кому-нибудь, кто шкубанки никогда даже и не видел, объяснить вразумительно, как их готовят и едят и почему они такие вкусные, даже если допустить, что на самом деле они великолепная дрянь. И попробуйте все это сказать по-немецки. И так получилось, что я, чех, плавал по Мармарскому морю, где-то в черной, непроницаемой темноте находилась Троя, и мой соотечественник на румынском судне мне на ломаном немецком языке объяснял, что такое чешские шкубанки.

Я извинился перед ним, так как судовой инженер был самодур, и мне пришлось вернуться в машинное помещение. Из-за этого мне ужасно было стыдно. И в Греции я с корабля совсем не сходил. Я не увидел ни одного ребенка из Пиреа, даже Парфенон. Я боялся случайно встретить этого доброго человека и оскорбить его. Я лежал в кабине и притворялся, что у меня морская болезнь. Это у меня, у бывшего штурмана финского парусного судна!

«Бархатной революции в 1989-м году поэт Ян Скацел не дождался. Он скончался буквально за несколько дней до легендарной манифестации 17-го ноября, которой началось падение коммунистического строя. Но он успел еще заметить, что «...у нас также что-нибудь вскоре случится, должно случится, так как судьба - это монета, которая долгое время падает».