Педиатр Елена Павлова: «Выходцам из постсоветских стран бывает нужно "благословение статоскопом"»
Елена Павлова – детский врач. Однако ее врачебная карьера началась с Центра трансплантологии пражского IKEM. На пути к педиатрии Елена, однако, успела стать писателем.
- Лена, ты сегодня работаешь врачом-педиатром в чешской больнице и также принимаешь юных пациентов в поликлинике. В отличие от многих, кто поступал в Чехии и учился здесь, окончил Карлов Университет или другой медицинский вуз, и чей путь в общем-то понятен, твой путь был несколько иным. В Чехию ты приехала уже дипломированным, но еще не практиковавшим специалистом из России.
«Совершенно верно. Я приехала со свеженьким дипломом медицинского института, четко осознавая, что я хочу в Чехии работать, но совершенно не понимая, как это сделать, куда податься, и с чего начать. Мне сказали, что работать сразу врачом я, наверное, не смогу, потому что для этого мне потребуется сдать квалификационный экзамен. Что это за зверь, никто мне на тот момент не объяснил, но сказали, что есть возможность остаться как научному работнику, и я выбрала этот путь. К науке я всегда тяготела, и когда училась в институте, то состояла во всех научных кружках, какие только были, потому что совершенно не понимала, какую специальность я выберу. Так что участие в науке меня не пугало. Я поступила в Карлов Университет на иммунологическую программу на Факультет естествознания, потому что иммунология относилась на тот момент не к медицине, как таковой, не к практической медицине, а считалась в большей мере теоретической наукой. Тем не менее, уже в процессе учебы у нас было много курсов по клинической иммунологии, потому что это был как раз момент, когда она начинала занимать ключевое место именно в клинической медицине. Итак, я попала в программу PhD в очень хорошее место – IKEM (Институт клинической и экспериментальной медицины), куда меня согласились взять в качестве научного сотрудника на грант».
«Мы занимались тем, что определяли совместимость донорных тканей и тканей реципиентов органов. Мы работали как для практической медицины – там имеется очень большая трансплантационная программа, которую мы обслуживали именно как лаборатория, определяющая совместимость тканей. Это происходило следующим образом: появляется донор – живой, или почки, например, пересаживают от мертвых доноров. К примеру, происходит автокатастрофа. Мы дежурили и дне, и ночью. Донора привозят и держат на аппаратах, пока не удостоверятся в том, что у него произошла смерть мозга. После этого начинается наша работа, потому что нам привозили от него материал – лимфатические узлы, мы извлекали из них клетки и далее проводили анализ совместимости данного конкретного реципиента, который был первым по листу ожидания и по совместимости по группе крови. Его привозили в центр, проводили у него забор крови, и мы определяли совместимость конкретного донора с конкретным реципиентом. Если совместимость подтверждалась, то происходила трансплантация».
Спокойная работа в лаборатории – миф с элементами правды
«Это было очень интересно – в дежурство были напряженные моменты. Я всегда думала, что лабораторная работа очень спокойная, но это были очень напряженные и очень тревожные моменты, когда ночью привозят материал от донора, ты смотришь в микроскоп, - потому что такие вещи считывались, особенно тогда, не машинно, сейчас уже частично применяется машинное считывание методом cross match, - и ты считываешь, снимаешь трубку, звонишь и сообщаешь, что эти люди действительно совместимы, клетки донора выжили в сыворотке реципиента. А операционные залы у нас были прямо напротив через маленький дворик. И вот ты видишь, как в этот самый момент в операционном зале все приходит в движение – ты видишь, как задвигались обе операционные команды, которые занимаются донором и реципиентом. А дальше ты стоишь и ждешь, потому что в ситуациях, когда донор и орган не совместимы, может произойти отторжение на операционном столе. Это, естественно, был кошмар каждого из нас, хотя этого никогда не происходило за всю историю нашей работы, каждый из нас знал, что такое теоретически возможно. И этот момент был очень тяжелый и напряженный, несмотря на то, что лабораторная работа мирная и спокойная».
«Итак, я закончила писать свою научную работу по различным способам определения совместимости, по антигенам, которые на это влияют. Я защитила свою научную работу, получила титул PhD и решила, что больше я в лаборатории работать не хочу. Я решила, что я хочу совсем в другую область – работать с людьми. И так получилось, что я попала в педиатрию, потому что пока я проходила научную работу, у меня была возможность и достаток времени, чтобы подготовиться к квалификационному экзамену, узнать, как это происходит. Я сдала его с первого раза, что меня очень мотивировало, поддержало в том, что, наверное, я в медицине что-то понимаю и знаю. Но в первый же день практической работы в больнице я поняла, что это совершенно не так. Я не жалею – я решила, что я хочу работать с детьми. Я понимаю, проработав 10 лет в детской медицине, что, наверное, со взрослыми у меня не хватило бы ни выдержки, ни нервов. Со взрослыми работать значительно сложнее, и это гораздо более выматывающая и менее благодарная работа. Таков был мой путь. А дальше уже потом аттестация. К счастью, после сдачи квалификационного экзамена уже нет большой разницы между тем, закончил ты заграничный институт или местный. Дальше процедура для всех одна и та же. Необходимо отработать определенное количество времени в определенной больнице, определенной – в смысле количества койко-мест, количества и возраста детей, потому что любой педиатр должен отработать сколько-то времени на достаточно большом отделении педиатрии, обязательно пройти стажировку в отделении неонатологии, пройти месячную стажировку на отделении интенсивной терапии и реанимации взрослых».
Писатель по имени ryba_barrakuda
- Я знаю, что по окончании работы в лаборатории, или поправь меня, если ошибаюсь, во время, ты написала об этом книгу.
«Да, это правда. Я написала книжку про это, потому что, когда, опять же, вернемся в лабораторию, ночь, темно, дежурство, но ничего не происходит. Нет необходимости смотреть на хирургические залы через маленький дворик. Никто не звонит, телефон молчит, тишина, но при этом все равно присутствует вот этот адреналин, ожидание, что сейчас позвонят. Я до сих пор помню все эти звуки телефона. До сих пор они вызывают у меня легкое подергивание нижнего века, потому что это ощущение, что сейчас позвонят, сейчас начнется какое-то движение, сейчас нужно будет делать, действовать быстро, принимать четкое решение, смотреть внимательно, быть супервнимательным, суперфокусированным, оно не позволяет тебе нормально спать на дежурстве. В сущности, я и сейчас на дежурствах особо не сплю именно по этой причине. Поэтому в такие моменты ты начинаешь искать занятия для своего мозга. Точнее, он сам себе находит какое-то занятие, чтобы не уснуть, не свалиться в это сонное царство. И я начала писать небольшие заметочки, они публиковались в ЖЖ (LiveJournal), и в один прекрасный день я написала заметку про своего коллегу, про которого ходило очень много легенд, но и сама я за ним наблюдала, и это был действительно персонаж очень нестандартный и очень своеобразный. Он везде фигурировал в моих заметках как Доктор К. Я написала несколько историй о нем, и внезапно я проснулась «тысячником». Если кто помнит времена ЖЖ, это было очень большое событие в жизни, когда человек становился «тысячником», все ими хотели стать. А дальше пошло-поехало, потому что писать я, в общем-то, люблю. И постепенно из этого сложилась книжка, как многие книжки в то десятилетие, между 2000-2010-2020 годом. Многие книжки вышли из ЖЖ, вот и моя, встала в ряд вот этих книжек, профессиональных записок. Я добавила туда несколько рисунков, добавила несколько объяснений про то, чем мы занимаемся, потому что я столкнулась с тем, что люди совершенно не понимают, как работает трансплантационная медицина. Это узкая специальность, и понятно, что ты этого не ожидаешь. Но, например, я столкнулась с тем, что про костный мозг очень мало известно людям, обывателям. А между тем, донорство костного мозга – это очень важно, потому что это дает шанс людям, у которых онкологические заболевания крови, дает шанс выжить, в том числе и детям. И поэтому хорошо, когда банк костного мозга большой, например, в Чехии довольно большой регистр».
«С ребятами из регистра мы работали очень тесно. В сущности, мы с ними делили одно здание и занимались одним и тем же. Я сама вступила в регистр доноров костного мозга. Это очень простая процедура: сдаете кровь, происходит типизация, вас записывают, и дальше вы уже там просто значитесь где-то в этих списках с определенными показателями. В случае, если появляется реципиент, потенциально совместимый с вами, с вами связываются. И дальше происходит уже более подробная диагностика и так далее. Но я встретилась с тем, что люди, зная, как функционирует донорство крови, совершенно не представляют, как все это происходит с костным мозгом. И существуют мифы о том, что это очень тяжело, очень страшно, что это берется из кости гигантской иглой, которую втыкают в кость и высасывают костный мозг. Сейчас это уже совершенно не так. Сама процедура диагностики, и процедура включения в этот банк очень простая. И процедура забора клеток костного мозга тоже сильно упростилась. Сейчас она значительно менее тяжелая для потенциального донора. Я почувствовала, что необходимо это объяснить. Кроме развлечения читателя какими-то историями, которые действительно случались с нами и были веселые, замечательные, которые держали меня во многом в научном мире долгое время, есть еще и вот такой момент. Мне очень хотелось объяснить, как это работает, чтобы люди понимали, чтобы у них было более четкое представление о том, что происходит, когда пересаживают почку, когда человек записывается донором костного мозга, что происходит на той стороне».
- Насколько мне известно, ты совмещаешь две довольно сложные вещи в своей работе. То есть, во-первых, ты принимаешь пациентов как участковый врач, и, во-вторых, ты работаешь еще в больнице в городе Мост. Как тебе удается это комбинировать, потому что все мы знаем, что в чешском здравоохранении сейчас значительные проблемы с нехваткой персонала, с дополнительными сменами. Как ты справляешься?
«Ну, как справляюсь? Улыбаемся и машем, продолжаем работать, продолжаем что-то делать. На самом деле в больнице я в основном беру дежурство в ночные смены. Я туда долгое время ездила и на дневную работу, на полную ставку, но, естественно, это очень изматывающе. При этом, самим этим местом, - хотя это может быть кому-то покажется странным, - я сильно дорожу. Потому что для меня, во-первых, это место моего вхождения в педиатрию. Во-вторых, это одно из немногих мест, где человек может еще встретиться с очень широким спектром заболеваний. Дело в том, что во всей медицине, и в педиатрии в том числе, сейчас есть тренд на разделение специальностей. Допустим, неонатологическое отделение, которое занимается новорожденными, никак не связано с педиатрическим отделением. То есть если вы придете, например, в «Мотол» (больница в Праге), то неонатологическое отделение будет при роддоме, там же будет неонатологическая интенсивная терапия. И при этом люди, которые работают на неонатологической интенсивной терапии, очень редко переходят, допустим, в отделение здоровых новорожденных, и наоборот. То есть человек занимается своей узкой специальностью. А уж в педиатрию они практически никогда не идут. Педиатрическая интенсивная терапия – это еще одно отделение, ну и так далее».
«Мост, мне кажется, этим уникален. Это одно из немногих мест, где сохранилась вот эта общность. То есть я во время своего дежурства я работаю на педиатрической интенсивной терапии для детей от нуля до 19 лет, я хожу к родам, и я занимаюсь стабильными недоношенными новорожденными, то есть я делаю обход и занимаюсь лечением новорожденных, которые родились после 32-й недели, и которые находятся в относительно стабильном состоянии. Одним словом, это довольно широкий спектр проблем, которыми я занимаюсь. Проходя практику или работая в таком сложном отделении, человек не выходит из формы. Я все время обновляю знания, я все время вынуждена держать себя в тонусе для любого возраста пациентов. Потому что сейчас есть эта тенденция, что кто-то занимается конкретно детьми с года до 19 лет, а работа с новорожденным – это уже другая специализация или, наоборот, неонатолог, которого слегка пугает диагностика аппендицита у семилетнего ребенка. Однако, моему образу мышления ближе вот такая широкая область. Я очень дорожу тем, что у меня есть возможность присутствовать и участвовать во всем, что я могу и новорожденными заниматься, и 19-летнего пациента в алкогольном или в наркотическом опьянении привести в себя. Мне это нравится и мне это важно».
- А ты никогда не задумывалась о том, чтобы открыть собственный кабинет и сидеть себе спокойно принимать детей?
«Ну, там тоже есть свои трудности. Во-первых, работа на участке, она очень сужает спектр, твои взгляды, потому что ты видишь более-менее один и тот же спектр заболеваний, которые через тебя проходят. Естественно, 90% это какие-то кашли, какие-то банальные вещи, больные уши и так далее. Иногда встречаются какие-то интересные диагностические случаи, но опять же, ты их наблюдаешь ровно в момент, когда ты их увидел и попытался диагностировать. Иногда бывает очень увлекателен, интересен именно диагностический процесс или хотя бы предположение, что с этим ребенком может быть, куда его направить, но очень не хватает фидбэка. В сущности, когда я вижу что-то интересное и отправляю на диагностику, а потом прошу родителей позвонить и сказать, что это было, то если все разрешилось благополучно, 90% родителей не позвонит, не сообщит, не скажет. Так что очень недостат фидбэка, который есть, собственно, в больнице. Это и есть большое преимущество работы в больнице, там ты видишь пациента от начала до самого выздоровления, до диагностики, весь процесс виден, и ты понимаешь, что и как. У этого очень мощная обучающая часть, а на участке этого нет. На участке что ты знаешь, то ты знаешь».
Полное интервью с врачом-педиатром Еленой Павловой слушайте в аудиоверсии.
