Странное столетие Яромира Ногавицы
В музыкальной рубрике «Аллегро» у нас вновь будут звучать песни чехословацкого и чешского барда Яромира Ногавицы. В 2017 году он стал одним из тех, кто в годовщину образования Чехословакии получил за свое творчество, уже можно сказать «длиною в жизнь», государственную награду. Бард относится к числу тех, кто с годами не только просто поет для своей публики, он постоянно расширяет круг тех, кто смотрит на мир через призму его поэзии. Концерты Яромира Ногавицы всегда проходят при полных залах и стадионах.
Выход в свет новых авторских альбомов Ногавицы приветствуется с большим воодушевлением, и диски расходятся лучше, чем альбомы отечественных поп-звезд.
Язык, как у Шекспира
Публицист Иржи Черны, например, считает, что до Ногавицы о Моравии никто так не пел: «В творчестве Ногавицы меня с самого начала интересует и не просто интересует, но особенно радует его чешский язык. И развитие этих способностей продолжается, он пишет не только песни, но и перевел три либретто Лоренцо да Понте к моцартовским операм. Ногавица использует богатейший словарный запас чешского языка, избегает повторов, хорошо рифмует, а что касается последнего этапа его творчества, на мой взгляд, в нем отражается и способность достойно встретить старость. Он все-таки родился в 1953 году, и сейчас сталкивается с другими проблемами, чем когда был на 30-40 лет моложе. Он тем самым находит понимание не только у своих сверстников, но в определенной мере и у нашего более старшего поколения, потому что Ногавица находит красоту в таких вещах как верность, в силе воспоминаний, в отношениях и излагает это очень просто, но рассказывать об этом, наоборот, очень сложно.
Самыми сильными для меня являются альбомы Ногавицы «Mиккимавзолей» и «Странное столетие» – я чаще всего возвращаюсь именно к ним. В «Странном столетии» он опередил свое время в контексте размышлений о единой Европе, поскольку в этом альбоме он уловил самое существенное в Северной Моравии, которая, конечно же, является моравской, но одновременно также чешской, польской и еврейской, и где уже отчасти также проявляется влияние Украины или России. Это все было и доныне присуще Моравскому краю, однако до Ногавицы об этом почти никто и никогда так не пел. И он, может потому что много ездит по миру – к слову, в Италии и других странах он удостоился престижных наград, – чувствует эту особенность Моравии сильнее других бардов».
На необитаемый остров я взял бы гашковского Швейка и Библию
- Тридцать лет вы переводите Булата Окуджаву и Владимира Высоцкого на чешский язык, благодаря чему их песни стали близкими и для чехов, не знавших русского или знавших русский в весьма ограниченном объеме. Какая тропинка вас к этим авторам привела?
- Это блестящие барды, которые сочиняли замечательные песни, и в те времена, когда я начинал в своем жанре и открыл их для себя, это было для меня настоящим откровением. Потому что они писали песни, подобные тому, что сочинял я, однако тем, что они были русские, это было нечто другое. Для меня это чем-то особенным и потому, что я познакомился с их творчеством – это было в конце 70-х, начале 80-х, не посредством чешской среды, а благодаря друзьям из Польши. У поляков были кассеты, книжки, записи песен Высоцкого и Окуджавы, и через Тешинскую область это попало ко мне. И я со своим слабым русским языком этим заинтересовался, начал переводить их на чешский язык и исполнять.
- Вы говорили, что хотели встретиться с Окуджавой и Высоцким - удалось ли вам это?
- К сожалению, встретиться мне ни с одним из них не удалось. Самая близкая встреча с ними состоялась на расстоянии, когда я недавно побывал в Москве – с Владимиром опосредованно через Таганку, где я выступал, а с Булатом Окуджавой - в Переделкино, где я был по приглашению его супруги. Там я прочувствовал те места, где Булат жил и писал, так что я встретился с ними таким образом. Однако я - не хочу, чтобы это прозвучало чрезмерно патетически, встретился с ними в их песнях. Оба они создавали свои песни так, как и я их пишу или стремлюсь писать. То есть это песни о том человеке, который их поет, обо мне. Так что я Булата и Владимира понимаю и знаю, догадываясь, какими они были.
- Библия в моих глазах - прежде всего, книга для людей. У меня человек - на первом месте со своим опытом в глубину и в ширину, со своей недостаточностью и стремлением к чему-то, что его превышает. Но все это – человек, а библия – это совокупность человеческого устремления, мечтаний и стремления присвоить названия своей жизни, поэтому я бы ее с собой взял, потому что в ней находил бы ответы на вопросы, которые появляются у человека.
Ну, а в принципе, если оглянуться на эти стихи, в этом больших изменений не произошло. Чем старше я становлюсь, тем сложнее мне об этом говорить, потому что словами это передать трудно. Поэтому я рад, раз мы заговорили о вере и о духовных вещах, что мне было дано такое счастье писать песни, которые являются - я говорю это по-граждански, по-светски и, простите мне это слово - по-атеистически, - молитвами. Песни, которые являются таким взлетом над нашей повседневностью. Такое мгновение, когда удается написать песню, которая выражает нечто сверх слов, сверх мелодии - это как дыхание, нечто хрупкое вокруг нас, и вы эту песню поете, а люди эту хрупкость способны воспринять, и вы вместе с ними это пространство разделяете, - это нечто сакральное, духовное, хотя я и стою все время ногами на земле. Меня это постоянно сопровождает: ноги на земле, а голова - где-то высоко, в небесах. Это широкий веер моей жизни.
- В прошлом вы, говоря о некой недолговечности песен, подумывали о том, что, возможно, со временем, став более терпеливым, возьметесь за роман. И что роман этот был бы о женщине…
А сейчас слушайте песни Яромира Ногавицы.
