«Тяжело сознавать, что в моей стране потеряли чувство ценности человеческой жизни»
«Я расскажу вам одну веселую историю, а одну печальную», – говорит Анастасия. В Прагу она переехала из Москвы. Как многие граждане России, с начала войны она работает волонтером по приему беженцев. Люди знают, что им помогает россиянка, но ни одного упрека от них Анастасия не слышала. Происходящее в Украине ей до сих пор кажется «страшным кино, когда хочется переключить канал».
– Как вы попали в Чехию и чем стали здесь заниматься?
– Шесть лет назад моего мужа пригласили работать на «Радио Свобода». Таким образом, вся наша жизнь изменилась, я решила, что раз так, то нужно искать работу по сердцу. Мы переехали из Москвы. Там я работала в «Райффайзен банке», в дирекции по управлению рисками. Прямая дорога была устраиваться в тот же банк в Чехии, но я посидела, подумала и решила – нет. Я всегда любила историю, культуру, географию. Окончила курсы гидов и стала профессиональным экскурсоводом.
– Вам нравится Чехия? Вы много путешествуете по стране?
– Да, у меня родился проект бюджетных путешествий во время ковида, когда закончился туристический поток. Мы выезжали с пражанами по маленьким чешским городкам, по замкам, и это был мой вклад в эмоциональное состояние людей, которые были очень истощены эпидемией. Природа, красота чешской земли, искусство помогали людям прийти в себя.
– Конечно, вы помните день 24 февраля. Как вы его встретили, какие чувства у вас появились, когда вы услышали новость о вторжении России в Украину?
– Мой муж работает редактором на «Медиазоне», и утром я встала и обнаружила, что он не спит, а стучит пальцами по клавиатуре. Мы все уже были в состоянии ожидания войны, сразу поняла, что случилось. Что могу сказать?.. У меня были слезы. Никто не ожидал настолько масштабного вторжения. Когда ты еще даже глубоко не вникаешь и видишь, что бомбят Киев, это был такой ужас, что сложно было прийти в себя. Думали, что, может быть, будет какой-то мощная эскалация конфликта на Донбассе. Но то, что это будет масштабное вторжение, никто не знал.
– Вы не так давно приехали из России. Что вы почувствовали, когда узнали, что ваша страна вторглась в соседнее государство? Как вы вообще оцениваете это внешнеполитическое действие?
– Я хочу сказать уже не о 24 февраля, а о состоянии на 1 апреля, когда мы с вами разговариваем. Очень тяжело осознавать, насколько люди в моей стране потеряли ценность человеческой жизни, насколько они агрессивны, насколько хотят идти в бой и насколько не хотят и не могут думать самостоятельно. Вот это – основные пункты, по которым я испытываю каждый день очень смешанный букет чувств.
– Вы, вероятно, общаетесь с родными, знакомыми, которые остались в Москве или в других городах России. Есть ли случаи, когда вы с кем-то полностью разорвали отношения?
– К счастью, такого не было, потому что все дальние приятели, которые, безусловно, одобряют войну, за последние годы исчезли из жизни. Так получилось, что мое окружение всегда состояло из людей, мыслящих более широко. История моего мужа – это «Дождь», «Радио Свобода», сейчас «Медиазона». Подозреваю, что мои бывшие коллеги из «Райффайзен банка» одобряют войну, но они просто исчезли из соцсетей. И мне никто не писал в личку, мне не пришлось рвать эти связи. Но я знаю и тех, кому приходилось это делать, и это очень тяжело.
– Первые дни войны были, наверное, самыми эмоциональными, напряженными. Были случаи, когда русские подвергались некоторой обструкции со стороны чехов и украинцев. Вы сталкивались с такими эпизодами?
– Один раз. Это был седьмой день войны. История была следующая. На окраине Праги я шла по улице, разговаривая с мамой по телефону. Вижу человека, который садится в машину, он услышал мою русскую речь. И когда проехал мимо — а я живу на Праге 6, это очень политизированный район, там и посольство России, и посольство Украины — то посигналил мне. И вот тогда я испытала чувство депрессии, мозг мне «объяснил», что жить незачем, ведь я до конца жизни буду подвергаться преследованию по принципу языка. Я вернулась домой, и моя старшая дочка – ей скоро 18 – спросила: «Мама, ты почему такая грустная?» Я ответила: «Полиночка, так и так, нам теперь с этим жить». И Полина сказала: «Мама, евреи жили, афроамериканцы и сейчас живут, и мы справимся. Мы же ни в чем не виноваты, мы же не поддерживаем то, что происходит». И моя минутка слабости закончилась и больше меня не накрывало.
– Этот водитель только просигналил вам и всё?
– Школа моей младшей дочери находится прямо напротив посольства России. С самых первых дней войны, когда я отправляла дочку в школу, мы наблюдали, как все проезжающие чехи, сигналя, показывают свое неодобрение действиями российских властей...
– У вас нет чувства вины? Что «мы из России, а потому причастны к случившемуся»?
– Я все-таки думаю, что нет. Из Самары мы были вынуждены переехать в Москву, потому что мой муж двадцать один год выступает против режима Путина. И я знаю, что и мы, и наши друзья, наше окружение сделали все, что могли. Просто есть вещи, которые человек в одиночку не может изменить. Даже небольшая группа единомышленников не в силах это сделать.
– Вы участвовали в акциях протеста под стенами российского посольства?
– Нет.
– А как вы к ним относитесь?
– Каждый человек имеет право высказать свое мнение. Если люди не согласны, то конечно. Я работала всегда по-другому. Всю мою жизнь мне хотелось быть полезной людям, я люблю украинцев. Моя бабушка – украинка. Моя лучшая подруга из школы, с которой мы до сих пор общаемся, моя лучшая подруга здесь, в Праге – тоже украинки. Я правда очень люблю эту нацию. Мне очень жалко всю страну и каждого человека в отдельности. Чтобы справиться с этим чувством, я пошла работать волонтером.
– Вы помните свой первый день работы и ваше первое общение с беженцами?
– Очень хорошо помню. Когда ты вкладываешь силы и душу, это оказалось гораздо легче и приятнее, чем просто бесконечно читать новости. Это была первая неделя войны. Огромное количество было людей, тысячи проходили через конгресс-центр. Включился опыт гида: ты работаешь с людьми, а, значит, не имеешь права нервничать. Ты должен дарить им спокойствие. Последняя моя смена была на главном вокзале, и брифер сказал нам: «Никто из нас не знает, что пережил каждый человек, который проходит через наши руки. Мы можем только догадываться. Мы должны каждому поднять настроение, передать толику тепла, доброты, спокойствия и позитива». И вот в таком ключе мы работали. Люди были без сил. Одному чашечку кофе дашь, другому с детками поможешь или анкету заполнить. И люди искренне принимали нашу помощь, с благодарностью.
– Они вас спрашивали, русская вы или украинка?
– Спрашивали, но с неким сочувствием. Никто никогда не проявлял агрессию. Все понимали, что есть люди, которые за войну, и есть те, кто против. Вот так мне повезло.
– Вы с ними разговаривали по-русски, и никто не отказывался говорить на этом языке?
– Нет, никто. Было очень небольшое количество людей с Западной Украины. Я говорила по-русски, они – по-украински. Иногда нужно было очень сложный вопрос решить, и мне не хватало интуитивного знания украинского языка. Тогда мы обращались к моим украинским коллегам-волонтерам, но я никогда по этому поводу не возникало проблем. Я встречалась со своей подружкой, о которой я говорила. К ней приехали дети, мама, свекровь – толпа народу. Мы сидели за столом, общались, и все говорили со мной на украинском. Вот к чему привела война: раньше, когда мы встречались, мы общались на русском. Теперь в неформальной обстановке – только украинский, им морально тяжело говорить по-русски. Однако я не слышала комментариев на тему того, что им неприятно меня слушать. Я говорила по-русски, ведь я не знаю украинского...
– Как происходили встречи беженцев? Вы ждали их прямо на перроне?
– Нет, это был уже конгресс-центр, ведь у волонтеров есть разные фронты работ. Кто-то помогает в зале, кто-то переводит, когда людям необходимо визу оформлять, медицинскую страховку. Меня каждый раз отправляли встречать людей. Было холодно, первые дни войны, а палатка «Красного креста» – на улице, и люди стояли огромной толпой. Вначале заходили человек по тридцать в эту палатку, а уже потом их отправляли в теплый конгресс-центр. Задача была сказать: «Вы не переживайте», поскольку ожидание на тот момент составляло от 6 до 10 часов. Тут я включала гида. Рассказывала, что конгресс-центр был построен для съезда коммунистической партии и так далее.
– Они начинали смеяться?
– Да, они улыбались, потому что ты заряжаешь их позитивом. Говоришь, что там комфортабельные кресла, вас всех посадят, будет еда и горячие напитки, для деток – детский уголок. Да, придется долго ждать, но вы будете смотреть будто бы бродвейский мюзикл. Насколько я помню, еще до эпидемии бродвейский мюзикл приезжал только в конгресс-центр. И я говорила: «Вот, вас Прага принимает в таком месте».
– То есть десять часов люди ждали не на улице, а в помещении? Просто проходили через эту палатку?
– Да, причем на уровне государства было принято очень правильное решение . Помню, выглядываю на улицу в первые дни войны и вижу, что идет снег. Первая мысль: «Как красиво!», а вторая: «Бедные люди, которые по два с половиной часа ждали своей очереди на улице». И тут конгресс-центр открыл двери и всех впустил в зал. Там помещается, если я правильно помню, до двух тысяч человек. Их сажают в кресла, а потом по одному ряду пожарные отправляют на оформление документов.
– Вы не боялись, что эти люди приехали со своими болезнями? Ведь все-таки был коронавирус, он и сейчас еще есть.
– Нет, коронавирус сразу закончился. По закону нужно было в масках работать, но нам сказали, что в маске нас люди просто не услышат, когда мы будем с ними разговаривать. Очень часто мы их слегка спускали с лица. Очень жестко масочные требования соблюдали пожарные и полиция. У меня очень хорошее мнение сложилось о команде, которая работает там. Смены у них по 12 часов, но к беженцам и волонтерам очень теплое отношение. Я хочу лишний раз поблагодарить эту страну за то, что она нас приняла, и за то, какие люди тут работают. Это очень ценно.
– Рассказывали вам люди какие-нибудь личные истории, переживания, с которыми они приехали? Кто-то приехал из района бомбежек, кто-то из более спокойных мест. Какие истории вам запомнились?
– Поскольку я работала на первичном приеме, то длинных историй было мало. В основном, ты отправляешь людей к другим волонтерам. Вот те, кто работал в основном зале ожидания, явно слушали истории. Но и у меня были разные ситуации. Например, приехала семья глухонемых с трехмесячной и, как выяснилось, нездоровой дочкой, и нам приходилось в экстремальных условиях принимать нестандартные решения.
– А какие это были решения, в чем было дело?
– Ребята ехали в Амстердам. Им нужно было просто найти ночевку на день-два. В конгресс-центре такого не предоставляется – сразу же отправляют на постоянное размещение. Это были первые дни войны – сейчас-то у меня уже есть контакты хостелов, которые могут принять мам с детьми, есть неравнодушные люди, которые мне дали свои адреса. Тогда нужно было что-то делать. Волонтеры сами увидели или им рассказали, что девочка нездорова. Ее проверили в «Красном кресте», выяснили, что она простыла. Малышка маленькая, месяца три. Они вызвали «скорую», чтобы отвезти семью в больницу. По закону с ребенком может поехать только один родитель. Сначала сотрудники «скорой» встали в позу: «Мы берем только маму или папу, у нас не отель...»
– А они не хотели разлучаться?
– Это было понятно. Мало того, что оба родителя – глухонемые, у них был только один телефон. Мы даже представить не могли, как они будут друг друга искать, если сейчас их разлучить. Убедили медиков, и их забрали обоих.
– А какие еще проблемы приходилось решать?
– Из последнего – история с дедушкой, абсолютно чудесная. Дедушка – 1926 года рождения. Ему на самом деле 96 лет, в сентябре будет 97. Как он попал в Польшу, никто не знает. Волонтеры отправили его в кризисный центр в Варшаве, и он там сказал: «Я освобождал Прагу, Прага меня не бросит никогда, она меня поселит. Я хочу поехать в Прагу». А у нас – свобода воли, плюс работали молодые ребята, которые не догадались обратиться к докторам. В три часа ночи в Твиттере пишут: «Не знаете ли какого-нибудь волонтера из Праги?» Муж написал: «Да, моя жена», и дал мой телефон. Дедушку посадили на поезд, бумажку с моим телефоном положили в карман и на этом с ним распрощались. Дедушка добирался до Праги 12 часов. Мы все очень волновались, договаривались с хостелом.
– Он вам звонил по пути?
– Нет, никто не звонил, мы до последнего не знали, вдруг он выйдет на какой-то станции. Я приехала на вокзал. Поезда гуманитарные ходят не по расписанию, на основном сайте их нет, они опаздывают. Я связалась с волонтерами, мне объяснили, какая платформа мне нужна. Выходит дедушка, счастливый, спокойный, радостный. Мы отправили его в хостел. Дальше началась серьезная работа, поскольку с первых минут стало понятно, что есть признаки деменции. В таком возрасте это более, чем простительно, счастье, что живой. Пытались найти ему дом престарелых, как только могли, звонили, но везде натыкались на закрытые двери – мест нет. Хостел курировала благотворительная организация Diginity, это при InBaze. Они через свое руководство пытались найти варианты – не получилось. Через волонтеров мы связались с Германией. Там попытались найти связи около Дюссельдорфа – не нашли. Три дня с дедушкой сидели волонтеры, менялись каждые пять часов, гуляли с ним, разговаривали. Его осмотрели медбратья, видимых проблем со здоровьем нет, в больницу не нужно.
– Вероятно, ему нужно постоянно принимать какие-то лекарства?
– Пока он ничего не говорил, но мы и не могли их обеспечить. Само руководство хостела уже начало переживать, что это очень большая ответственность. И мы передали его чешскому государству, это было тоже очень по-доброму. Мы на такси приехали к конгресс-центру, дедушка маленькими шажочками дошел до помещения, там к нему бросились с креслами-каталками, он сказал: «Не надо! Сила – в движении». А дальше его узнали – великая сила соцсетей. Из фейсбука люди знают его историю. И это было так по-доброму, что мы забыли оставить ему телефон. И теперь мы не знаем, как решилась судьба дедушки.
– А как его зовут, вы знаете?
– Семенов Борис Федорович. У меня даже есть его паспортные данные, так что если в течение недели не будет никакой информации, то будем поднимать снова вопрос, выяснять, что с ним случилось.
– Меня поразило: еще никогда в Европе не было такого количества беженцев с домашними животными. Это удивительно. У украинцев вообще очень много домашних животных, они их любят, это члены их семей. Когда была миграция из Северной Африки, животных никто не вез. А здесь бегут из-под бомбежек с кошками, собаками, спасают их. Вы много видели животных на вокзале и в конгресс-центре?
– Много, могу рассказать одну печальную историю, а другую забавную. Во-первых, есть такое мнение, что это глобальная война, она про человеколюбие, гуманистические ценности. Грустная история: моя знакомая, бывшая туристка, родственница моего пражского знакомого – дизайнер одежды. Когда она уезжала из Одессы, то могла взять с собой швейную машинку – средство труда, чтобы здесь выжить. Нет – она взяла своего нездорового кота, и все, что могло ему понадобиться. Это очень жестокая история. Два часа на перроне, полном людей, они ждали посадки в поезд, рядом рвались снаряды, страшная паника, люди падали в давке в обморок от ужаса. Кот умерает у нее на руках, а толпа буквально заносит ее в поезд вместе с мертвым животным. Она несколько часов рыдала, на первом полустанке отдала тело кота кому-то и дала денежку, чтобы его похоронили, а затем раздавала беженцам, у которых есть домашние животные, все, что она для него брала: корм, переноску. И она ни разу не пожалела о своем решении, потому что взяла самое дорогое. И это не редкая история, все стараются спасти своих питомцев. А есть хорошая история. Пришли однажды очень нервные люди, стало эмоционально тяжело, и даже полицейский как-то грубо их принял. Это было в конгресс-центре.
– Они были с домашним животным?
– Да, с собачкой. И полицейский в грубо сказал: «Наденьте намордник». Женщина говорит, что у нее его нет. Полицейский в ответ: «Вот, посмотрите, лежит». А там лежало два намордника и маски. И она берет маску и начинает плакать, что пес не сможет в маске ходить. Я тогда засмеялась, и начинаю полицейскому говорить: «Подождите, она сейчас наденет собаке намордник, она просто не поняла». И он тоже засмеялся, чехи ведь тоже любят животных, особенно собак, и это улучшило настроение всем. Люди как-то этим горьким смехом сквозь слезы чуть сбросили стресс, и полицейский больше не грубил. Он тоже устал, к тому моменту он работал уже десять часов. Собаке мы одели намордник, и она зашла в зал.
– Там и корм дают?
– Да, и корм, и все остальное. Многие приходят с кошечками, не только с собаками.
– Я знаю, что в Брно в таком центре для беженцев даже есть ветеринар.
– Да, я даже сохранила себе контакты. Есть ветеринарные больницы в Праге, которые бесплатно принимают животных. Ветеринарные клиники в центре все сейчас переполнены, но может быть украинцам дают какую-то скидку. Помогают точно.
– Вернемся к акциям в поддержку Украины. Вы были на акции, которая проходила в субботу на площади Мира. Какое впечатление на вас произвели участники?
– Они были какие-то очень радостные. Радостные, что могут высказать свое мнение. Не каждый имеет возможность волонтерить, но сказать, что ты не согласен, смог каждый, кто хотел. Но я всем абсолютно рекомендую: если вы ощущаете чувство вины, безысходность, не копите в себе это. Работы волонтерской очень много, смены классные. Хочешь – помогай на кухне, хочешь – сиди с детьми, встречай людей. Можно работать и по семь часов, и по два, и по три. Когда ты помогаешь людям, все ненужные и плохие чувства исчезают, ты чувствуешь, что оказываешь реальную помощь людям. Какая бы ни была политическая ситуация, нам с этим жить, а людям надо помогать.
– То есть это – своего рода терапия?
– Однозначно!
– Среди ваших знакомых в России есть те, кто хотят уехать, но не могут?
– Пока все, кто хотел, уехали.
– И куда они едут?
– В основном через Грузию, Казахстан, Стамбул. Очень много гуманитарных виз дает Литва. Все боятся, что репрессии только начинаются. Я тоже читала, что если повезет и война закончится в ближайшее время, то вся эта репрессивная машина агрессии и конфликта будет направлена на своих граждан.
– Вы думали о причинах этой войны, зачем Путину понадобилось вторгаться со всеми имеющимися силами в Украину?
– Я только сегодня об этом думала. Может быть, украинцы такие классные, и он смотрел, как там расцветает свобода? Я не сторонница того, что они – марионетки Запада, Америки, нет. Это трудолюбивые, позитивные, любящие детей, чтущие свои корни, религиозные люди. Религия у них – не догма, а любовь к Богу. Это действительно мое личное мнение, но это нация, может быть опередила какие-то европейские государства. Может быть, глобально эта война нужна для того чтобы задавить это…
– Зачем это давить?
– Тут уже – про ростки зла, которые в нашем руководстве. Очевидная вещь: хороших людей там, к сожалению, нет, если говорить простым языком. О людях не думают уже давно. Ни о государстве, ни друг о друге даже, полагаю, не думают.
– Вы как-то пытались понять, как могут молодые люди, которых посылают на украинский фронт, сбрасывать бомбы и стрелять по гражданским населенным пунктам? Вы задумывались об этом? Это же люди стреляют, не сам Путин жмет на гашетку.
– Это как раз то, о чем мы уже немного говорили. Люди не хотят и не могут думать самостоятельно.
– Но одно дело не думать, другое – убивать.
– Если в такой ситуации люди не могут проявлять гуманизм и человеколюбие, то мы уже затрагиваем философские вопросы: это уже не люди. По мне, человек – это тот, кто слышит свое сердце и имеет какую-то связь с Богом, кто бы Бог для него ни был. Это уже не люди, а существа, которые выполняют чужие приказы, и это ужасно.
– Как вы считаете, Украина сможет когда-нибудь простить Россию за то, что она сейчас делает?
– Не в этом и не в следующем поколении. В рамках государства – несколько поколений, а с точки зрения отдельных людей – все мы люди. Я надеюсь, что все связи сохранятся. У меня есть друзья, у других тоже.
– То есть это будет на уровне личных связей?
– На уровне личных связей, однозначно. На уровне государства – очень сложно. Когда государство изменится так, что население страны будет любить других людей, слышать себя, свое сердце, думать…
– Ваш прогноз: когда и как окончится эта война?
– Ого, какие серьезные вопросы?
– Мы же все размышляем на эту тему – не только политологи.
– К сожалению, боюсь, это будет очень затяжной конфликт. Я очень надеюсь, что, может быть, он локализуется, как все и ждали, на территории Донбасса, и страну потихоньку можно будет восстанавливать. Но почему-то мне кажется, что это произойдет не раньше 2023-го года. То есть вероятность развития событий такова, что в течение ближайших недель этого не случится.
– Вы не думаете, что Запад станет действовать более активно? НАТО не вмешается в конфликт?
– Мне кажется, нет. Мне кажется, бедную Украину сейчас просто растерзают. Пока я не вижу существенной помощи.
– Вы смотрели, наверное, кадры уничтоженного Мариуполя? Читали истории этих людей? Какие чувства они у вас вызывают?
– Боль и пустота. Кажется, что это неправда, сон. Хочется проснуться. Кажется, что это – плохое кино, и можно переключить канал и не смотреть больше. Ужасный сериал. Мозг до сих пор окончательно не принял, что это правда, что это наша действительность, и пока она продолжается.
Анастасия продолжает работать волонтером и обрадовалась, узнав, что с ее бывшим подопечным, 96-летним Борисом Федоровичем Семеновым, все хорошо. Ветеран Второй мировой войны находится на попечении организации Prosaz, которая предоставляет беженцам из Украины места в своем центре опеки. Чешские СМИ уже взяли интервью у Бориса Федоровича, освобождавшего в 1945 году Прагу.
