Тема России в творчестве Ярослава Сейферта
Сегодня мы, как и обещали, продолжим рассказ о чешском поэте Ярославе Сейферте, лауреате Нобелевской премии в области литературы, 103-летие со дня рождения которого в Чехии отмечали осенью нынешнего года.
Начало творческой карьеры Сейферта отмечено русской темой, с которой, в силу исторических обстоятельств, соприкасались тогда все. Это было время обретения Чехословакией своей независимости, большого национального подъема всех слоев чешского населения и, прежде всего, интеллектуального. Часть чешской интеллигенции не только испытывала большие симпатии к Советскому Союзу, который в 20-е годы еще не был признан правительством Чехословакии, но и вступила в компартию. Сейферт в своих 19 считал себя анархистом, позже был коммунистом - вплоть до 1929 г., когда вместе с крылом, осуждающим политику Сталина, покинул ряды компартии. Возвращаясь к теме России, можно сказать, что первые литературные шаги поэта в этом направлении были связаны с культурным контекстом времени, когда в Чехословакию из России возвращались легионеры.
- Легионеры привозили русский язык, русские книги, русских жен. Россия была постоянно на слуху, русское присутствовало в чешской культуре: сюда на гастроли приезжали Шаляпин, Павлова. К тому же, в Праге присутствовала русская эмиграция, с которой, однако, Сейферт и коммунистическое авангардистское крыло литераторов прямо не соприкасались. Им претило неприятие эмигрантами революции, которую они сами обожествляли. Но, тем не менее, отдельные связи все-таки были. Члены Скита поэтов интересовались творчеством Волькера, Лебедев даже его переводил. Сейферт, интересуясь, прежде всего авангардистской литературой, так или иначе соприкасался с Россией. Огромное влияние на чешских авангардистов оказал Владимир Маяковский.
Ярослав Сейферт в молодые годы предпринимал попытки, которые позже обозначал дерзостью, - переводил поэму А. Блока «12», не зная русского языка, при помощи своего соратника из Деветсила Карела Тейге. Немалое влияние на авангардистов того времени оказал также Роман Якобсон, о котором Сейферт вспоминает:
- Когда мы с ним встретились, он вытащил из кармана оригинал поэмы «12» Блока и предложил мне, чтобы я эти стихи перевел. Потом он мне диктовал строку за строкой, а я тотчас переводил их плохими стихами. Должен сознаться, что сначала поэма меня никак не заинтересовала, но в Советском Союзе ей придавали большое значение. Перевел я ее достаточно неумело, к тому же нескладно. Этот перевод потом опубликовал Антонин Боучек в своем журнале «Aktuality a kuriozity». Через довольно короткое время Йиржи Гонзл поставил моих «12» на сцене бывшего театра Шванды, но тогда случилось нечто, над чем Якобсон смеялся еще тридцать с лишним лет спустя, когда мы встретились в Праге. В поэме есть место, где проститутки кричат вслед проходящим мимо мужчинам, предлагая свои любовные услуги. Из-за скверности моего перевода Гонзл не понял этих стихов и вложил эту реплику в уста красноармейца, стоящего на посту с ружьем, со штыком, в старинном русском шлеме. К счастью, этого никто не заметил.
Осенью 1925 г. в СССР выехала делегация Общества по сближению с советской Россией. Ярослав Сейферт, начавший свой творческий путь с громкого воспевания революции, одним из первых получил возможность увидеть «красную» Москву и «колыбель революции» - Ленинград. В отличие от других членов чешской делегации, Карела Тейге и Йозефа Горы, которые неоднократно возвращались к этой поездке в СССР, воспоминания Сейферта скупы, Россия отсутствует на страницах его известных мемуаров «Вся красота мира», что поразительно, учитывая, что поэт описывал мельчайшие детали своих путешествий в Париж, Марсель и даже в близлежащие Карловы Вары.
Сейферт, в отличие от Тейге, назвавшего столицу СССР «крепостью Интернационала», видит в Москве не современность, а следы разрушенной империи. Москва для него также «город в слезах», подобно Праге в его первом поэтическом сборнике, здесь он ощущает физический результат революции, которую приравнивает к войне.
Москва
Тут менуэт не танцуют давно,
Арфа пылится без дела.
Дворцовые окна глядят темно.
Молчит надгробие мертвых.
Тут были бои, до сих пор тяжел
Кровавый оскал кремлевской стены.
Вы, мертвецы, облаченные в шелк,
Об этом сказать должны.
Бокал без вина стоит мертво,
знамена поникли и дремлют,
меч вспоминает руку того,
кто его уронил на землю.
(Перевод Ю. Кузнецова)
По-видимому, это стихотворение было написано под впечатлением от посещения соборов Кремля, превращенных в музеи. Кремль, - как замечает богемист Екатерина Айзпурвит, - занимает особое место в «московских» стихах Сейферта. Это - не резиденция правительства большевиков, не центр страны социализма, а, скорее, символ смерти. Кремлевская стена представляется поэту чем-то зловещим: кремлевская стена хмурая и кровавая/мрачно сзади хранит молчание» (стихотворение «У иверской Божьей матери» - U matky Bozi iverske). Кремль с его положением центра столицы и центра страны с древними соборами ассоциируется у Сейферта и с Пражским Градом: усыпальница чешских королей и собор святого Вита займут свое место в поэзии Сейферта позднее.
Посещение России стало для молодого поэта «изгнанием из рая» уже утвердившихся идей революции, разделяемых большинством его соратников по Деветсилу (ассоциация деятелей искусства в Чехословакии). Пытаясь отчасти сохранить хотя бы часть прежних идеалов, поэт, тем не менее, неизбежно начинает искать собственный путь, вырываясь из прежних рамок и догм, - считает исследователь творчества Ярослава Сейферта Екатерина Айзпурвит.
