«Та гора была над городом…»
«Художник в соавторстве с Цветаевой и Прагой». Так можно назвать выставку под сводами Клементинума – экспозицию одной книги, уникального издания «Поэмы Горы», созданного руками Вали Эйдис. Русско-французская художница давно обращается к текстам Цветаевой, и свою книгу она привезла в Прагу в год 125-летия поэта.
Вздрогнешь – и горы с плеч,
И душа – горе.
Дай мне о горе спеть:
О моей горе.
Черной ни днесь, ни впредь
Не заткну дыры.
Дай мне о горе спеть
На верху горы.
– В 2013 году, когда я впервые приехала в Прагу, то по счастливой случайности, которая, конечно, случайностью не была, я встретила Галину Борисовну Ванечкову на Малой Стране, в тех местах, где могла бывать Марина Цветаева. Я приехала сюда именно за тем, чтобы прочесть «Поэму горы» в том городе, где она была написана, поскольку уже давно работаю с текстами Цветаевой.
Тут следует сказать, что такое книга художника, которая очень сильно отличается по своему виду и конечному результату от книги, выпущенной обычным тиражом. Этот вид искусства появился во Франции в начале ХХ века как диалог художника и поэта. Мне повезло, поскольку я давно живу во Франции, на родине этого направления.
Диалог художника и поэта
Цепочка везений повела меня дальше, и это не удивительно, ведь когда работаешь с текстом Марины Цветаевой, тебя будто ведут за руку. Я пришла в старинную парижскую типографию — Alma mater этого вида искусства, где появилась в 1891 году первая подобная книга. Там мы нашли русскую кириллицу, которую уже довольно редко можно найти во Франции. Книга полностью сделана вручную, начиная от бумаги ручной работы, то есть на всем протяжении ее создания к ней прикасаются только руки людей, и нет ничего, сделанного машиной...
Звук… Ну как будто бы кто-то просто
Ну… плачет вблизи?
Гора горевала о том, что врозь нам
Вниз, по такой грязи –
В жизнь, про которую знаем все мы
Сброд – рынок – барак.
Еще говорила, что все поэмы
Гор – пишутся – так.
– Вы упоминали, что давно работаете со стихами Марины Цветаевой. Какие тексты вы иллюстрировали и в каком жанре?
– С ее текстами я работаю достаточно давно, примерно с 2011–12 года. Первый опыт был, когда с большим сборником ее стихов я отправилась в путешествие по Италии. Тогда я сделала в тетрадях маленькие акварели. Из этих небольших тетрадей потом возникли большие фресковые панно, поскольку в Италии я изучала фресковую живопись и, соответственно, в эту форму «переложила» Марину Цветаеву – «Ремесло» и «Версты» на фрески. Сейчас эти фрески находятся у меня дома, но в 2013 году они выставлялись в московском доме-музее Марины Цветаевой.
– То есть обращение к Марине Цветаевой связано у вас обычно с путешествием? С движением?
– Думаю, я человек, который сам всегда находится в вечном – не путешествии, но движении. У меня нет конкретного места, есть место, где я работаю, и это и есть дом, а работать я могу в разных местах...
– Да, я хотела увидеть место, где она писала, после того как уехала из России. «Версты» появились до отъезда, а теперь на очереди были 1922–23 года. Я намеренно приехала в Прагу, чтобы познакомиться с этим периодом. Книга появилась не сразу – хотя я уже знала, что буду ее делать, сначала была серия рисунков старого еврейского кладбища, просто Праги, тех мест, в которых я побывала.
– Прага для вас – больше, чем Марина Цветаева, или, прежде всего, все же она?
– Думаю, Марина Цветаева привела меня в Прагу, а дальше уже все получает свое развитие.
– Те ваши работы, которые я успела увидеть, показались мне очень фактурными. Что для вас Прага? Камень? Дерево? Мох на стене? Мне кажется, что вы берете кусок ландшафта и переносите его на бумагу.
– Да, есть такой момент. Думаю, самые сильные впечатления от Праги у меня были на холме Петршин. Когда спускаешься с него, появляется сложная мозаика – камень лестницы, и листопад – я почему-то всегда приезжаю сюда в ноябре. Там были и голые ветви, и небо. Да, это больше связано с пейзажем, с рельефом.
– Возможно, но мне не приходилось бывать в Праге в январе, так что я увидела ее в этой тональности.
– Вы будете также иллюстрировать и «Поэму конца»?
– Да, только не иллюстрировать – это будет тоже библиофильское издание, диалог поэта и художника, авторское прочтение поэмы художником и ее переложение на изобразительный материал. «Поэма горы», которую я здесь представила, – это 25 экземпляров, но одно целое произведение. И хотя сейчас здесь на стенах висит серия гравюр, они «не работают» без текста. Гравюра не являются иллюстрацией к конкретным строкам, и это нельзя рассматривать как иллюстрацию, текст и изображение «работают» вместе. И графическое пятно, и смысловой резонанс – идет постоянная связь одного и другого.
Виноградниками Везувия
Не сковать! Великана льном
Не связать! Одного безумия
Уст — достаточно, чтобы львом
Виноградники заворочались,
Лаву ненависти струя.
Будут девками ваши дочери
И поэтами – сыновья!
О «чешской карте» Марины Цветаевой рассказывает Галина Ванечкова, посвятившая многие годы исследованию жизни и творчества поэта. Пражский холм Петршин олицетворяет для нее, прежде всего, «Поэму Горы», в которую Цветаева вложила страсть и боль своих отношений с Константином Родзевичем.
– Сейчас мы отмечали 125-летие Марины Цветаевой, которая принесла Прагу в русскую литературу, и именно благодаря ей многие и полюбили этот город. Как здесь отмечался этот юбилей?
– Мы отметили его во Вшенорах, в центре Марины Цветаевой при вшенорской библиотеке. У нас был очень хороший вечер, на котором выступила переводчица Яна Штроблова. Я рассказала, что отмечала 125-летие также в Москве, Санкт-Петербурге и моем родном Екатеринбурге, где сделала доклад о центре во Вшенорах.
– Некоторые исследователи полагают, что жизнь в Чехословакии, несмотря на тяжелые бытовые условия, стала самым счастливым периодом эмигрантской жизни Марины Цветаевой. Вы разделяете это мнение?
– Да, Цветаева пережила здесь очень плодотворный период. Здесь появилась «Попытка ревности»…
– Вершиной лирики можно назвать «О путях твоих пытать не буду,/ Милая! - ведь все сбылось./ Я был бос, а ты меня обула / Ливнями волос –/И – слез».
– В дневниках Цветаева постоянно сетует: «Так хочется писать, а нужно идти за водой, и совершенно нет времени». Но время она все же находила. Как жила здесь ее семья?
– Ариадна, описывая этот период, говорила: «Мама вставала утром и садилась писать. Каждый день. И каждый вечер она читала, отвечала на письма и только потом засыпала». За квартиру они должны были платить около 400 крон, что-то она выделяла еще Сергею, чтобы у него были свои деньги в Праге, так что на жизнь оставалось очень мало. Тем более что Сергей Эфрон был тогда болен, и ему нужно было покупать яйца, которые ни Аля, ни Марина Ивановна себе позволить не могли.
– То есть они экономили и на еде?
– Да, и на еде тоже. А свое тридцатилетие Марина Ивановна отметила в своем новом месте жительства – под крышей, на чердаке во Вшенорах. Я была на этом чердаке – там ничего нет, только бревна и пол, по которому страшно ходить, потому что можно упасть.
– Но на пражской Шведской улице условия жизни все же были лучше?
– Думаю, у семьи были две комнаты, и там была самая лучшая обстановка за все время, проведенное ими в Чехословакии, – водопровод, отопление.
– Если сделать «карту Марины Цветаевой в Праге», какие места на ней можно отметить?
Разумеется, бывали они и в «Славии». Я решила, что в «Славии» ее столик – тот, что стоит ближе всего к Пражскому Граду, в углу. Вероятно, спутники сажали ее так, чтобы она видела Град, Влтаву, и там можно было спокойно поговорить. Мы называем этот столик «цветаевским», и за ним сидели и Ефим Эткинд, и Мария Разумовская, и Анна Саакянц. В Праге ее местом конечно, остается Гора, куда ее притягивала хвоя: «Гора, как сводня – святости,/ Указывала: здесь…»
Не Парнас, не Синай –
Просто голый казарменный
Холм. – Равняйся! Стреляй!
Отчего же глазам моим
(Раз октябрь, а не май)
Та гора была – рай?
– Интересно, что в «Поэме горы» Цветаева ни разу не указывает ни название города, ни название холма. Гору она называет как угодно, даже Везувием. Наверное, Цветаева – единственная, кто сравнивал пражский холм с вулканом, однако чешских названий там нет. Почему?
– Потому что для нее это была Гора, а не холм.
– Скажите еще пару слов о музее Цветаевой.
– Это не музей, а центр Марины Цветаевой. После долгих мытарств мне наконец выделили десять метров в библиотеке во Вшенорах. Туда я подарила всю свою библиотеку, и люди могут брать книги и читать их прямо в том месте, где писала Марина Ивановна. Могут по нашему путеводителю пройти ее маршрутами.
– Во Вшенорах, на улице V Chaloupkách, вы установили еще одну очень интересную мемориальную доску.
– На ней изображена записка, написанная ночью мужу, с тем, чтобы он прочел ее утром: «Сыр и масло за окном. Сыр и масло – справа. Не упусти молоко!!! Не забудь письма. Простись!!!» Цветаеву дома звали Рысь, так что там нарисована спящая рысь. Рядом стоит лев, потому что таким было домашнее прозвище Сергея Эфрона. И молоко у него уже бежит, рядом лежат письма, которые нужно взять в Прагу. «Писала я на аспидной доске,/ И на листочках вееров поблеклых,/ И на речном, и на морском песке,/ Коньками по льду, и кольцом на стеклах». Так что для этой мемориальной доски во Вшенорах мы взяли аспид...
Ты – как круг, полный и цельный:
Цельный вихрь, полный столбняк.
Я не помню тебя отдельно
От любви. Равенства знак…
(В ворохах сонного пуха:
Водопад, пены холмы –
Новизной, странной для слуха,
Вместо: я – тронное: мы…)
Но зато, в нищей и тесной
Жизни – «жизнь, как она есть» –
Я не вижу тебя совместно
Ни с одной:
– Памяти месть.
