Ярослав Сейферт: на волнах Жижкова

Ровно 115 лет назад родился выдающийся чешский поэт и переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе Ярослав Сейферт (Jaroslav Seifert, 1901–1986). «За поэзию, которая отличается свежестью, чувственностью и богатым воображением и свидетельствует о независимости духа и разносторонности человека», – именно так в 1984 году шведская Академия прокомментировала свое решение.

Памятник Ярославу Сейферту в Праге, в районе Жижков|Фото: Екатерина Сташевская, Radio Prague International

С 15 по 20 сентября 2016 года в Праге прошел 36-й мировой конгресс поэтов, в рамках которого состоялось торжественное открытие скульптуры Яна Ройта, посвященной Ярославу Сейферту. Скульптуру можно увидеть на пересечении улиц Сейфертова (Seifertova), Таборицка (Táborická) и Хельчицкого (Chelčického) в пражском районе Жижков. Бронзовая лента, устремляющаяся к небесам, кафедральному собору св. Вита, представляет собой закладку в открытой книге Жижкова и имеет форму буквы «S». Своими воспоминаниями о Ярославе Сейферте с нами поделилась поэт Яна Штроблова.

– Расскажите, пожалуйста, как состоялось Ваше знакомство с Сейфертом.

– Можно сказать, что Ярослава Сейферта я знаю с рождения. Когда отец меня возил в коляске, он не знал, чем меня развлечь, и читал стихи Сейферта, мелодию его поэзии я начала впитывать в себя будучи еще грудным ребенком. Лично я с ним познакомилась гораздо позже, благодаря собственной поэзии. В 80-е гг. он мне написал письмо и пригласил к себе, постепенно между нами завязались дружеские отношения. Самое незабываемое впечатление – это его приглашение на свой день рождения, последний день рождения. Тогда я и не подозревала, что окажусь там одна, вместе с его личным врачом Кментом. У Ярослава Сейферта всегда была в запасе бутылка красного вина. Ее мы вместе и выпили. Я, конечно же, ожидала, что придет много гостей, поэтому меня очень удивило то, что мы с ним были одни. В этот вечер он был крайне грустным, чувствовалось, что он прощается с жизнью. Его тревожило то, что даже в конце жизни у него не получалось уверовать в Бога. Я решила напомнить ему одно из его стихотворений (кажется, называлось оно «Летний королевский дворец» (Královský letohrádek)), в конце которого он говорит, что услышал клавирный концерт Баха, гобой и смычковые. Он не знал, какого происхождения эти звуки – точно не земного. Я показала ему, что он верует посредством своей поэзии. В этом со мной согласился и глубоко верующий доктор Кмент.

– Говорят, что с кончиной Сейферта связано несколько мистических эпизодов.

Ярослав Сейферт|Фото: Hana Hamplová, Wikimedia Commons, CC BY-SA 3.0

– Он мне сказал, что предпочитает умереть весной. Умер он в январе, но стояла солнечная весенняя погода, небо было совершенно чистым. Возле костела, где проходила гражданская панихида, была масса народу, внутрь мне удалось попасть благодаря одному хромому, которому я помогла опереться. Толпа меня отнесла прямо к доктору Кменту, с которым мы вспоминали последний день рождения Сейферта. Во время похорон начали происходить настоящие чудеса. После того как Скленчка прочитал стихотворение Сейферта о том, что когда он родился, снаружи залаял пес, а в зал залетела бабочка, над гробом неожиданно вознеслась бабочка. Случилось еще два чуда. Мой друг, фотограф Ярослав Крейчи снимал похоронную процессию и движение катафалка в сторону города Кралупы-над-Влтавой. После проявления фотографий на одной из них он обнаружил пятно в форме лебедя – посланника смерти, пролетающего над гробом. Еще одно пятно появилось на снимке, запечатлевшем движение автомобилей по серпантину. Своими очертаниями оно напоминало чешскую гору Ржип, являющуюся судьбоносной для Ярослава Сейферта. Все это – доказательство того, что небесные сферы к нему относились благосклонно, с любовью.

– А где вы отмечали его последний день рождения?

– В его пражском доме, на улице У Ладронки 23. Я помню, что он меня спрашивал, не обижусь ли я, если он мне сбросит ключи из окна.

– Как часто Вы с ним встречались?

– В 80-е гг. мы встречались два-три раза в год. Каждая наша встреча была для меня счастьем.

– Каким Сейферт был человеком?

– Он был непосредственным, дружелюбным, сердечным, очень скромным и смиренным, в нем не было ни высокомерия, ни гордыни, ни какой-либо излишней самоуверенности. Он был самым скромным великим человеком, которого я когда-либо знала. Даже после того, как он получил Нобелевскую премию, он ничуть не изменился.

Когда зажглись огни на черном небе улиц,
в глаза ударил блеск афишных балерин,
аэропланы крыш, как голуби, коснулись,
и только ты, поэт, среди цветов – один.
Поэт, умри с цветком, сгинь, звездная держава,
сегодня ни одной душе не нужен ты,
в чем смысл твоих стихов, что значит твоя слава?
Да ничего, пустяк – надгробные цветы;
аэропланы ввысь взмывают все быстрее,
поэт, вместо тебя – песнь голубых тонов,
цветочных пестрых клумб во много раз пестрее
цветет электроцвет вечерних городов.

(Oтрывок из стихотворения «Все красоты мира», пер. Ю. Кузнецова)

Заочная встреча с Ярославом Сейфертом у поэта и переводчика Вацлава Данека состоялась еще в школьные годы.

– Впервые с именем Ярослав Сейферт я познакомился на третьем курсе гимназии в Таборе, когда нам начали преподавать историю поэзии и рассказывать о чешском литературном направлении поэтизм, представителями которого были Незвал, Сейферт, Галас, Голан и др. Я достал необходимую литературу и прочел самые ранние произведения Ярослава Сейферта, такие как «Свадебное путешествие» (Svatební cesta), «На волнах TSF» (Na vlnách TSF), «Соловей поет плохо» (Slavík zpívá špatně) и др. Из всех поэтистов Сейферт мне был ближе всех. В то время он чередовал верлибр и силлабо-тонический стих, который впоследствии стал его любимым размером. В 1945 году, когда мне было 16 лет, мне тетя из Праги, работавшая референтом по культуре, привезла на Рождество сборник Сейферта, который был подписан автором специально для меня. Я и по сей день считаю, что это помогло мне высказываться в своей собственной поэзии, мне даже кажется, что в первых своих стихотворениях я был неким эпигоном Сейферта. Как бы там ни было, в итоге подобные поэтические опыты привели меня к, можно сказать, самостоятельному поэтическому языку.

– Как Вы лично познакомились с Ярославом Сейфертом?

Вацлав Данек, Фото: Томаш Воднянски, Чешское радио

– Мой друг, поэт и переводчик Петр Копта, у которого как и у меня были проблемы с социалистическими властями, был первым зятем Сейферта. Он меня к нему и привел в первый раз. Там я прочитал некоторые свои стихи, они ему понравились. Как раз в это время Сейферт занимался подготовкой антологии стихотворений о Праге. Он спросил, нет ли у меня подходящих стихов. Они у меня были, одно из них, о Чертовке, я ему послал. Через полгода я получил письмо, он писал, что из всех стихотворений мое ему особенно приглянулось, однако включить его в антологию ему запретили, так как я не был членом Союза писателей. С Сейфертом я продолжал общаться, хотя, скорее, посредством переписки. Когда вышла моя книга переводов из Александра Блока (сюда входила и поэма «Двенадцать»), я послал ее в Марианске Лазне, где Сейферт проходил курс лечения. Я знал, что он был первым, кто перевел эту поэму на чешский. Вскоре пришло ответное письмо, в котором Сейферт меня чрезмерно расхваливал (он был настолько добрым человеком, что иногда даже преувеличивал), он писал: «мой перевод с твоим нельзя и сравнивать»... После вручения ему Нобелевской премии я у него был еще один раз, вместе с поэтом и прозаиком Лумиром Чиврным. Было видно, что он себя не очень хорошо чувствовал. Я забыл сказать, что в 1968 году Сейферт для нас был иконой, мы его избрали председателем Союза писателей (на тот момент и я уже был его членом). До этого у него были определенные проблемы с Союзом – после того, как в 1956 году, до событий в Венгрии, он на съезде партии требовал отмены цензуры и возврата всех осужденных режимом писателей. Именно в 1968 году я его впервые увидел. Когда я у него был с Чиврным, мы об этом вспоминали.

В архиве Чешского радио сохранилась запись выступления Ярослава Сейферта в 1956 году.

«Было сказано, что необходимо наконец-то упорядочить свое культурное наследие. Мы возвращаемся к книгам своих умерших поэтов, листаем их, и признаем себя наследниками их заветов. В этот момент мне в голову приходит тихий и робкий вопрос, не пускаясь в метафизику, с тревогой обращаюсь к нашим мертвым, и спрашиваю их: Будут ли они признавать нас своими наследниками? Не раз здесь подчеркивалось, что писатели – совесть своего народа. Мысль не новая, скорее наоборот.

Именно сегодня я хочу сказать: Если бы в этот момент, мы, писатели, действительно были совестью своей нации... Если бы мы были совестью своего народа... Боюсь, что мы ей не были уже много лет. Что мы не были совестью масс, что мы не были совестью миллионов, а, в конце концов, что мы не были совестью самих себя.

Дочь поэта Яна Сейфертова - Плихтова (справа) во время торжественного открытия скульптуры, Фото: ЧТК

Снова и снова звучит, при этом из уст людей, ничем не выдающихся, что необходимо, чтобы писатель писал правду. Для меня это означает, что писатели в последние годы не писали правду. Писали или не писали? Добровольно или не добровольно? Охотно или не охотно? Без восторга или горячо соглашаясь? Возвращаюсь в прошлое чешской литературы и напрасно ищу, что кто-нибудь из наших больших чешских поэтов, а особенно некоторые из тех, кто в своих стихах формулировал постулаты чешского народа, каковыми были Неруда, Чех, Махар и Дык, остановились посередине своего творчества, а остановившись, сообщили своему народу и своим читателям, что они не говорили правду. Или вспомните, что кто-нибудь из них, когда-то заявил: Читатель, прости! Я ходил вокруг твоей боли и страданий чешского народа, и закрыл я глаза. Я не говорил правду!

Если замалчивает правду кто-либо другой, это может быть тактическим маневром. Если замалчивает правду писатель – лжет!»

Мы вновь возвращаемся к Вацлаву Данеку.

– Чем был Ярослав Сейферт для чешском культуры?

– Сейферт не соглашался с теми, кто говорил, что поэт – это совесть народа. Но он этой совестью был – в своих отношениях к любому проявлению догматизма и тоталитаризма. Сейферт писал так, как говорил, он был искренним в выражении своих взглядов, был для меня близким человеком, простым и отзывчивым. Сейферт был великим гуманистом.

Скульптура Ярославу Сейферту|Фото: Екатерина Сташевская, Radio Prague International

На церемонии открытия скульптуры, посвященной Ярославу Сейферту, присутствовала и его дочь, Яна Сейфертова-Плихтова.

– Понравилась ли Вам скульптура?

– Да, очень красивая, самое главное, чтобы она приглянулась жителям Жижкова. Я знала, что ее создание запланировано, у меня уже имелось несколько макетов. Сегодня прошло ее официальное открытие. Я надеюсь, что и остальным людям скульптура понравится. Отца я вспоминаю практически каждый день. После того, как он умер, я сохранила его комнату в том виде, в котором она была, когда отец еще там работал – отчасти и потому, что к нам до сих пор приходят его знакомые.