Владимир Сальников – московский художник «без стиля», на которого повлияло чешское искусство и танки 68-го
В нашем сегодняшнем интервью мы беседуем с художником из Москвы – Владимиром Сальниковым, который стал одним из шести участников 15-ого юбилейного художественного симпозиума в Микулове и чьи две картины будут украшать Музей Микулова.
- Скажите, как Вы попали на этот симпозиум и над чем Вы сейчас работаете?
- Мы сюда попали случайно, как говорили в советское время, по блату, по знакомству. Наш друг - выдающийся чешский художник Иржи Давид – он является куратором группы, он выбирает участников, тех художников, которых он считает достойными, и их ведёт. Мы с ним знакомы с 2003-го года по совместной творческой работе. Мы вместе писали картину в подарок Петербургу на 300-летие, и мило общались, нашли много общих тем и общих вкусов. Он приезжал в Москву, у него было две выставки: одна коллективная, одна персональная в музее Сахарова. И, по-видимому, так как он был знаком с моими работами, и ему, наверное, показалось, что я вполне могу стоять в в одном ряду с теми качественными чешскими художниками, которые учувствуют в микуловском семинаре.
- Расскажите, что Вы планируете представить в конце симпозиума на завершающем вернисаже?
- Я показываю ад. Это будет две картины. Они из жизни Южной Индии. Дело в том, что я и Нина Котёл, моя жена, мы любим Индию. Для меня, например, Индия – это такое место, откуда ясно видишь весь мир, причём ты видишь проблемы мира масштабно, ясно и без эмоций, потому что мы обычно преувеличиваем свои несчастья и преуменьшаем свои удачи. И вот из Индии видно, что не так всё плохо в России, и не так всё хорошо, например, в США. А так, я работаю здесь над тем же, что и в Москве. Единственное, я всё это пытался подстроить к контексту Микулова. Микулов - рай, а тут – ад. По-моему, вот эта тяжёлая жизнь в рамках Микуловского райского благополучия, эта контрастная и бедная индийская жизнь будет лучше видна на фоне Микулова.- А что Вы думаете о чешских художниках, с которыми вы работаете здесь на симпозиуме, отмечаете ли вы в их творчестве что-то особенное, то, чем, например, не обладают русские художники сегодня?
- Конечно, чешские художники не похожи на русских художников. Ну, во-первых, насколько я понимаю, они более самостоятельные, более автономные от общества, от потребителя, от покупателя, они независимые, у них есть определённое отношение к реальности, и оно такое фантастическое и юмористическое. В Москве есть один художник, который является таким мостиком между чешским и московским искусством, это Павел Питерштейн, который учился в пражской Академии художеств. Вот он в какой-то степени привез в Россию в 90-е годы тенденции чешского искусства ещё 80-ых годов. Чешское искусство у нас появляется. Что-то мы знаем, и поэтому вполне понимаем, что происходит в мире искусства здесь. Могу сказать, что с уважением и пониманием отношусь к тому, что делают чешские современные художники. Ну, и потом, у нас всегда был интерес к чешской культуре. Ещё с молодости мы в определённой степени воспитывались на чешском искусстве, на чешских сюрреалистах. Чешское искусство 60-ых годов для нас было важным, потому что мы выписывали в Москве журнал «Výtvarné uměni», который до «танков» был ориентиром для московских художников. Оттуда шла информация, которой в Москве не было. Например, впервые я узнал о гиперреализме из этого чешского журнала, а его мировая премьера состоялась на несколько лет позже в Касселе.- Вы себя относите к художнику какого стиля? Или Вы работаете в разных стилях?
- Стиля у меня никакого нет. Может быть, я – один из первых русских художников, у которых нет стиля в принципе. Как раз, у меня большие страдания были по поводу одного постановления, которое было связано с моими иллюстрациями к книге одного чешского классика – Яна Неруды. В 1983 году я нарисовал иллюстрации в стиле, который был не принятым. В советское время это называлось аполитично. Существовало такое выражение как политкорректность. И там кто-то предлагал такую формулировку, что иллюстрации – нереалистические. Но тут встал какой-то идеолог и сказал, что они как раз реалистические, но аполитичны, и так не положено делать.- И что, книгу так и не издали?
- К счастью издали, благодаря двум выдающимся московским художникам, которые были членами худсовета и они протолкнули её.
- Эта книга куплена чешским музеем литературы в Праге.
- Чем для Вас был 68-ой год?
- Ну, для меня это было, можно сказать, трагедия. Такое колоссальное разочарование! Оно наложило отпечаток на всю мою жизнь. В молодости я, как художник, ориентированный на современное искусство не советской, а западной модели, глядя на Чехословакию середины 60-х годов, на либерализацию, которая началась в стране, испытывал надежду, что Чехословакия станет первой страной, которая придёт к либеральному социализму или, как тогда говорили, к «социализму с человеческим лицом», и что после этого уже и Советский Союз станет более либеральным. А для меня самым главным была свобода в области культуры. Мне казалось, что, так же, как и Чехословакия, Советский Союз тоже находится на пути перенимания западной модели культуры. И когда произошло введение танков и разгром либерального реформаторства в 1967 году, это был кошмар, который я долгие годы переживал. Уже сейчас, будучи немолодым человеком, я представляю какие-то геополитические, такие-сякие интересы, но, в общем, моральная потеря была огромная, потому что никто не имеет право никого ни к чему принуждать, ни человек человека, ни один народ другой народ.