«Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма…»
Осип Мандельштам (1891–1938), 130-летие которого отмечается 15 января, – безусловное чудо русской поэзии, «ангел в светлой паутине» Серебряного века и замученный «щегол» в клетке 1930-х. Его гибель в ГУЛАГе под Владивостоком – одна из самых трагичных писательских судеб. О том, как Мандельштам звучит на «чешских широтах», мы беседуем с русисткой и переводчицей Эрикой Чапковой. По собственному признанию, именно поэзия Мандельштама подтолкнула ее к изучению русского языка.
– В чем для вас заключается волшебство Мандельштама? Чем он вас так притягивает?
– Я не могу дать этому точное определение – это не только стиль, не только содержание, но сочетание того и другого. Поэзия относится к эмоциональной сфере. Когда я читаю стихи и чувствую, что они меня касаются лично, то отношу их к поэзии, которая мне нравится, и это именно случай Мандельштама. То, что он говорит в своих стихах, – для меня жизненно важно.
«Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда».
– Какие образы и метафоры его поэзии вас особенно глубоко затронули?
– Восприятие менялось с возрастом. Когда я с ним познакомилась – а это был последний класс средней школы, меня поразила его жизнь. К его стихам я пришла через книгу воспоминаний его жены Надежды Мандельштам, которая рассказывает о том, что «желтый цвет был для него цветом безумия», о том, как Адмиралтейство служило ему «архитектурным солнцем Петербурга». То есть вначале меня захватили вещи, которые нас сближали, которые я могла себе представить. Это стихи его раннего периода, посвященные большим явлением культуры, – географии и духу Петербурга, собору Нотр-Дам и феноменам человеческого существования. Я нашла книгу Мандельштама в библиотеке, но чем больше о нем узнавала, тем больше фокус моего внимания смещался. Сейчас меня больше всего притягивают его экзистенциалистские стихи, где он пишет о судьбе человека в этом мире, о жизни, времени, истории. С точки зрения формы мне страшно нравятся стихи, в которых он играет с корнями слов, – они производят гипнотическое воздействие.
«За Паганини длиннопалым
Бегут цыганскою гурьбой –
Кто с чохом чех, кто с польским балом,
А кто с венгерской чемчурой...
Играй же на разрыв аорты
С кошачьей головой во рту,
Три чорта было — ты четвертый,
Последний чудный чорт в цвету».
– Кстати, литературоведы относят знаменитое «с чохом чех» к «Славянским танцам» Дворжака. А что вас больше всего захватило в судьбе Мандельштама – Петербург, голод в послереволюционные годы, вымученные оды Сталину или гибель на самом краю Евразии?
– Собственно, все вместе. Это как с Булгаковым – судьба русских писателей того времени много говорит об эпохе, в которой они жили. Сегодня невозможно представить, как переламывались их судьбы из-за того, что они писали. Это относится как к авангардистскому началу пути Мандельштама, так и к его трагическому концу. Хотя я и не считаю, что литература должна документировать историю, но эта тяжелейшая и интересная судьба показывает пути ХХ века, и не только в России.
«Мы живем под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца, –
Там помянут кремлевского горца».
– Когда имя Осипа Мандельштама зазвучало в чешской культуре?
– Примерно тогда же, когда и в Советском Союзе, или чуть позже. Я с ним встретилась уже в гимназии, но это в силу того, что принадлежу к младшему поколению. До «бархатной» революции 1989 года переводы его стихов публиковались мало, только в журналах, таких как «Всемирная литература». Книги появились уже в 1990-е годы и в первое десятилетие XXI века. Однако, насколько мне известно, до сих пор еще не вышло ни одного репрезентативного сборника его поэзии, и в ближайшее время ждать этого не приходится. Осипа Мандельштама знают литературоведы, поэты, однако, в сегодняшней Чешской Республике его имя не так известно, как, например, Пушкина или Маяковского.
– Я обнаружила, что, возможно, первый сборник Мандельштама в переводе на чешский вышел в Кёльне в 1979 году, в переводе Иржи Ковтуна. Кто еще его переводил? Уже для издательств в Чехословакии и Чехии?
– Иржи Ковтун – один из наиболее значимых его переводчиков, а главным можно назвать Яна Забрану. Это один из лучших наших переводчиков второй половины ХХ века, занимавшийся русской и английской литературой. Помимо Мандельштама, он переводил, например, Есенина. С ним вместе работал Вацлав Данек.
– Как вы оцениваете результат? Как зазвучал Мандельштам по-чешски? Ведь многие считают, что стихи вообще переводить невозможно.
– Да, именно. Кажется, это филолог Томаш Гланц сказал: «Чем гениальнее поэт, тем хуже это для работы переводчика». Я думаю, в случае с Мандельштамом это верно вдвойне, поскольку и в его лучших стихах, да и в ранних тоже, он играет со словом, звуком – звук близко, значение далеко. Форма связана с содержанием, это страшно тяжело переводить на другой язык, и в большинстве случаев какая-то часть теряется. Это для меня это стало важным моментом, потому что когда в гимназии я прочитала Мандельштама в переводе Яна Забраны и Вацлава Данека, то сказала себе, что хочу читать его в оригинале. А когда я достигла необходимого уровня знания русского языка, то мои предпочтения изменились, и стихи, которые привлекали меня в переводе, сменили другие. Так что переводить поэзию – это… я на хочу называть вынужденной мерой, но действительно появляется несколько другой текст, который открывает двери и окна в мир поэта, но не может передать абсолютно все.
– С кем из чешских поэтов вы можете сравнить Мандельштама?
– Это сложный вопрос, на который я могу ответить, наверное, только с личной точки зрения. Поскольку Мандельштам – действительно один из моих самых любимых поэтов, он связан для меня с моими любимейшими чешскими поэтами. Для меня он близок к Франтишеку Галасу, возможно, потому, что Галас тоже играет со значением слов и сосредоточен на слове как таковом. У Галаса есть похожая метафора, где говорится, что «слова текут подобно меду», это «пчелы, которые превращают мед в солнце». Мандельштам близок и к Владимиру Голану, который тоже занимается сравнениями человеческой судьбы и истории.
– «Ах, тяжелые соты и нежные сети, Легче камень поднять, чем имя твое повторить! У меня остается одна забота на свете: Золотая забота, как времени бремя избыть....» Вы обещали прочитать свое любимое стихотворение Мандельштама.
– Мне было сложно найти самое любимое. Мне нравится, например, «Соломинка». Но в итоге я выбрала одно стихотворение из «Воронежских тетрадей», то есть из позднего Мандельштама, очень экзистенциалистское и трагическое, которое, возможно, не так характерно для его творчества, поскольку там нет игры слов, и оно не так стилистически отточено, но это очень сильное высказывание. Так что я попробую его прочитать.
«Еще не умер ты, еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин
И мглой, и холодом, и вьюгой.
В роскошной бедности, в могучей нищете
Живи спокоен и утешен.
Благословенны дни и ночи те,
И сладкогласный труд безгрешен.
Несчастлив тот, кого, как тень его,
Пугает лай и ветер косит,
И беден тот, кто сам полуживой
У тени милостыню просит».
