Самородок из Остравы для чешской фолк-сцены незаменим
По прошествии более чем года мы вернемся к рассказу о Яромире Ногавице, на чье формирование как барда большое влияние оказало творчество Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого, и, прежде всего, его соотечественника Карела Крыла, песни которого Ногавица знал со своих 15-ти лет. Вообще восприимчивость к русской или, например, польской культуре весьма характерна для этой многогранной личности, по-прежнему активно концертирующей. Вы узнаете о том, сколько профессий вобрало в себя его бардовство, традицию какого жанра продолжают созданные им виртуалки, и что дорого в его песнях представителям разных поколений.
И в специализованном издательстве Чешского музыкального фонда Panton о запросах чешской публики прекрасно знали, однако и более продвинутые драматурги вынуждены были дожидаться, пока цензура причешет альбом Darmoděj, в основу которого легли записи с предварительно выбранных концертов 1987-88 годов, и выберет для него песни с менее выраженным политическим подтекстом. К слову, в альбом вошла и Zítra ráno v pět («Завтра утром в пять»), одна из семи песен, которые Ногавица написал для спектакля по новелле Валентина Распутина «Живи и помни». Вспомнила я об этом недели две назад, когда автор «Прощания с Матерой» и «Уроков французского» скончался, не дожив одного дня до своего 78-летия.
«Восхождение всех чешских звезд фолк-музыки, как и Ногавицы, я видел с близкого расстояния. Его восхождение было самым стремительным, и уже поэтому - самым опасным. Толпы сразу влюбились в новую звезду, тогда как будущие коллеги Ногавицы по цеху, почти все без исключения, растерялись, и некоторые их суждения той поры меня лишь вновь утверждают в давнем опыте, что мало кто до такой степени не способен заметить и понять новое искусство, как тот, что что-то значит в том старом», написал музыкальный критик Иржи Черны о барде Яреке Ногавице.
Песни барда, родившегося и живущего в Остраве, являются, как подчеркивает публицист, для тинейджеров учебником истории. Однако прежде чем посмотреть на поэта-песенника глазами этого корифея чешской публицистики и музыкальной критики, раскачавшего качели первого чехословацкого хит-парада – программа, выходившая в чехословацкий радиоэфир с 1964 по 1969, так и называлась «Dvanáct na houpačce» («Двенадцать на качелях»), продолжим экскурс в прошлое с Яреком – так уменьшительно называют Яромира, Ногавицей.
- Ярек, где-то в 1986 году вы выступали вместе с Жанной Бичевской в Гулине - какой эта встреча сохранилась в вашей памяти?
- Признаюсь, что эта встреча для меня теряется – позволите ли мне это слово – в прекрасном старинном тумане прошедших почти тридцати лет, когда все происходившее – вам это наверняка знакомо – воспринимается в более дружелюбных цветах. При этом речь идет о сумасшедших временах, и концерт был странным, но, наконец, и прекрасным, как сохранило его оставшееся о нем воспоминание. Я прослушал эту запись несколько лет назад: я не слишком-то хорошо пел в тот вечер и явно не так, как вообще могу, но это не имеет такого значения – важно, что мы встретились на сцене и спели вместе песню Окуджавы «На смерть Высоцкого» - «О Володе Высоцком я песню придумать хотел…»
Поляков отличала большая открытость познанию русской культуры
Рассказал Ногавица и о том откровении, которым стала для него встреча с книгами автора «Мастера и Маргарита», «Театрального романа» и других.
- Появление, к примеру, книг Булгакова в переводах в 1970-е годы было чем-то, что разительно отличалось от того, что в угоду официальной линии показывали по телевизору на наших концертных площадках – из Советского Союза ведь приезжали деятели совсем другого пошиба, на что нельзя было порой смотреть… Поэтому приезд таких личностей, как Жанна Бичевская, было чем-то совершенно новым, не говоря уже о знакомстве с творчеством Окуджавы или Высоцкого. К слову говоря, ни один из этих поэтов до «бархатной» революции в Чехии так и не побывал, хотя вообще для деятелей русской культуры здесь в то время горел зеленый свет, тогда как пластинки Высоцкого в Польше выходили - оттуда они попали и ко мне, и он там концертировал. Высоцкий дружил с поляками и с Даниэлем Ольбрыхским (польский актёр театра и кино, писатель - прим. ред.), они ездили друг за другом - Варшава - Москва. Так что мне крайне повезло: я смог через поляков узнать этот пласт русской культуры, потому что поляки были более открыты ее познанию.
Как Окуджаву, так и Così fan tutte
- В прошлом, лет примерно тридцать назад, будучи немногим известным, вы писали песни для Марии Роттровой (текст песни «Любовь, ты пахнешь дождем», написанный в 1980 г., для многих до сих пор самый любимый), позже и для Веры Шпинаровой. Случается ли сегодня, чтобы вы сочинили песню для другого исполнителя?
- А что вы подразумеваете под исключительным случаем?
- Когда меня об этом просят друзья. В целом, дело не только в том, чтобы написать текст к песне, это можно понимать и несколько шире. Я, например, писал для других в том смысле, что некоторое время назад лет пять занимался тем, что переводил либретто опер Моцарта. Это работа, тождественная занятию песенника: добавить текст к музыке так, чтобы это было в одной связке, а в данном случае и чтобы текст был максимально близок оригиналу. Подход один и тот же: как в случае, когда я переводил на чешский язык Булата Окуджаву, так и тогда, когда работал над переводом арии из «Così fan tutte, ossia La scuola degli amanti» («Так поступают все женщины, или Школа влюбленных», «Свадьбы Фигаро» или «Дон Жуана».
Ногавица перевел «Так поступают все женщины, или Школа влюбленных» на современный, искрящийся чешский язык и посвятил сей перевод «всем личностям чешского национального возрождения, спасшим чешский язык в океане Европы».
- Вы спрашивали меня еще про прошлое лето. Как раз летом мой друг, бывший директор Театра оперы в Остраве Лудек Голат, попросил меня перевести самую раннюю 40-минутную песенную игру Моцарта - «Бастиена и Бастиенну», написанную им еще подростком, в возрасте всего двенадцати лет. И я взялся за этот зингшпиль (Singspiel), тринадцать вокальных номеров, так что можно сказать, что я, вновь вернувшись спустя какое-то время к переводам моцартовских арий, в общем-то, написал тексты для других исполнителей.
- Раз уж мы заговорили о классике - вы где-то обмолвились о том, что углубились в прочтение «Воспоминаний Дмитрия Шостаковича» Соломона Волкова. Вы также слушаете Шостаковича? Если да, то что именно, что вы в нем для себя находите?
- Узнаваемый почерк?
- Именно так, и сразу понятно, что это Шостакович. И когда я прочитал его биографию, то понял, что он, бедолага, иначе писать и не мог. Он был таким, каким был. И он – прости мне, господин Шостакович, что я буду банальным, нашел свое индейское имя.
- В молодости вы также подумывали о профессии журналиста и археолога, в последние годы пробуете себя и в ипостаси литературоведа-любителя. Все это, вместе взятое, переплелось в один узел с вашей профессией, втекает в одну бардовскую реку…
- Да, сегодня я, если так взять, археолог, журналист, историк и врачеватель душ… Это здорово – играть свои песни… И еще я - бродяга в душе, моя профессия позволяет мне скитаться. Я приезжаю в какой-то город и жду того, как там спустя длительное время обойду все свои места, вечером отыграю концерт, на другой день встречусь с людьми, которых люблю. А потом зайду в антикварный букинистический магазин, откопаю там старые и новые книжки ли, пластинки – вот сейчас я тут у вас, рядом с Чешским радио, побывал в магазине RADIOSERVIS и запасся межвоенными грамзаписями, буду слушать в машине по дороге домой… Так что это профессия, вбирающая в себя множество иных профессий, и быть бардом замечательно, я очень этим доволен. Надеюсь, что это какое-то время удастся, мне бы так хотелось еще хоть немного здесь попеть.
- Я вам и нам также очень этого желаю.
- Спасибо, очень приятно было пообщаться.
Продолжение программы слушайте в понедельник 6 апреля.
