Слова и звуки Игоря Померанцева
Игорь Померанцев – журналист Радио «Свобода» (раньше сотрудничал с «Би-Би-Си»), поэт, преданный поклонник слов и звуков, а может - звуков и слов. Он, видимо, единственный из русскоговорящих журналистов, который занимается жанром «арс-акустики».
«Я работаю со словами, рифма ко мне прямого отношения не имеет уже лет 30, я работаю со свободным стихом. Язык, слова, дыхание, - а дыхание – это синтаксис, - какие-то воздушные построения образов или наоборот заземленные – вот это моя работа. Это и есть смысл моей жизни».
- Прочитайте ваши стихи, пожалуйста.
- Хорошо, я прочту стихотворение из моей последней книги, которая называется «Служебная лирика», и вся она посвящена магии и мистике радио.
Ранней осенью
я всегда повторяю передачу о сигарах.
Я представляю, как ее слушают под вечер
на даче, в саду.
Кто-то разводит костер,
и мой голос смешивается
с дымом, лаем собак, визгом детей.
Особенно я нравлюсь собакам.
Даже не я, а клубы джаза,
оставшиеся после
последней сигары.
- Вы редактируете рубрику «Голоса большого города». Есть ли города, с которыми трудно работать? Города, которые плохо звучат или не звучат совсем?
«Вы знаете, мертвая тишина существует только в космосе. У меня даже есть стихи про кровь. Как взять интервью у крови? Как услышать ее голос? Она ведь движется, а все, что движется, оно шуршит. Поэтому для меня не существует на земле мертвой тишины. Кстати, мне было бы любопытно записать мертвую тишину, я до сих пор этого не делала, поскольку не бывал в космических путешествиях.
- Ну, раздайте тогда городам, в которых вы жили, работали, путешествовали, голоса и пол.
«У городов действительно бывают совпадения акустические, а иногда они разнятся. Это любопытный вопрос, действительно. Барселона – это женский голос… Я никогда не был серьезно в Азии, только на Шри-Ланке. Может быть, там бы я это мог почувствовать… Вот у Сан-Франциско - гомосексуальный голос, я там бывал и могу это сказать определенно. Хотя сам придерживаюсь классической ориентации, тем не менее, мне нравится голос Сан-Франциско. В нем есть то, что у есть у контр-теноров. Знаете, мужчины, поющие женским голосами?»
- Ну, а Прага же разговаривает женским голосом, да?
«Голос Праги для меня не имеет прямого отношения к современной Праге. Это голос конца XVI века, начала XVII. Эпоха гениального и безумного императора Рудольфа II, который собрал при своем тогдашнем дворе европейскую элиту – шаманов, авантюристов, дуэлянтов, алхимиков. И это был большой карнавал – театральный и интеллектуальный. Голос этого карнавала я слышу до сих пор. Что сделали эти гениальные люди? Они «поставили» голос Праге. Там ходили шаманы, вещуны, рассказывали страшные истории, как еврейские женщины рожают медвежат в Йозефове… Спустя 300 с лишним лет эти разговоры, этот голос услышали Кафка и Майнринк. Вот этот голос мне очень по душе.
- А темперамент сегодняшней Праги, он соответствует вашему?
- Нет, не соответствует. Я говорил как раз о Праге времен Священной Римской Империи. О Праге, которая разговаривала на немецком и на латыни. Мне кажется, что чешская культура еще не внедрилась в город. Но – надо отдать должное чешской культуре и чехам, они не разрушили красоту. Как правило, пришлые люди не могут выдержать красоты, им хочется ее разрушить. Красота пробуждает какие-то варварские чувства в пришлых людях. Но видите, Варшава разрушена, Москва в плачевном состоянии, а Прага осталась при своем. И вот за это надо как раз поблагодарить чешскую культуру и чехов.
- Есть такие вещи, которые нельзя выразить радиоязыком и вещи, которые нельзя выразить литературным языком?
«Для меня радио - это, прежде всего, не слова и не язык, а чередование звуков. И драма радио рождается как раз тогда, когда эти звуки сталкиваются, трутся носами, дают друг другу пощечины. В этом и заключена драматургия радио. А в литературе, хотим мы этого или нет, мы почти всегда работаем со словами. Хотя есть исключения, как, например, Велемир Хлебников, который, кстати, был влюблен в радио. Он написал эссе о радио».
- С каким вином вы ассоциируете самого себя?
«Красное сухое».
- А Россию сегодня?
«Россия – это водочная культура, ее грешно сопоставлять с винами... »
- А вы в Чехии пьете чешские вина?
«Дело в том, что Чехия обделена солнцем. Это значит, что ее красные вина слабые и малосильные. Зато Чехия не обделена туманами и дождями, так что с белыми винами все в порядке. А действительно большая удача чешского виноделия – это Франковка Розе. Пьешь – как будто нюхаешь пригоршню земляники».
- Вы читаете чужие стихи?
«Я люблю читать стихи и у меня расположенность к стихам, даже если в этих стихах есть какие-то неказистые слова, не те грамматические конструкции, но если я найду хоть одну удачную запятую, я радуюсь».
- Знаете, один из французских мыслителей сказал: «Я мечтаю жить в обществе, где можно умереть за неправильную запятую»…
« Это великолепная метафора, а метафоры всегда обостряют наше чувство жизни и смерти. Такими парадоксами говорил Оскар Уайльд, и когда читаешь его парадоксы- улыбаешься. Поскольку он, как правило, попадает в девятку или в десятку…
- Вам досадно, что у вас так и не появился широкий, массовый читатель?
«У меня не сложилась любовь с широким читателем, и эта не беда. Послушайте, за всю жизнь, если ты переборчив, если ты относишься с пиететом к собственному сердцу и собственному телу, ну не так много у тебя любвей в жизни случается. Ну, горстка читателей, ну хорошо. Моя поэзия немного, как я понимаю, выпадает, во многом из-за того, что эта поэзия, скорее, близка к англо-саксонской. Верлибр предполагает наличие очень сильной личности, сильного индивидуализма. А русский поэт и русский читатель потакают сами себе и друг другу, они любят держаться за перила - эти перила называются рифмой, - они любят подмигивать другу другу цитатами... Это такая детская игра. А раз я не участвую в этой игре, я, получается, в офф-сайте. Вот Елена Шварц сравнила русскую поэзию с закрытым садом, и сказала, что это - хорошо. А мне так душно было в этом закрытом саду… Я из него убежал, и вот - до сих пор расплачиваюсь.
- Может быть, еще одно стихотворение?
У меня в железном шкафу – архив.
При нем – солидное радиокладбище.
С каждым годом оно все больше.
Люди умерли, а голоса свежи, сочны.
Я украдкой даю их в повторах.
Пусть проветрятся.
Выпущу – не поймают.
Кыш, кыш!
