Жизнь прекрасна. Но по Чехову!
Спектакль «Скрипка Ротшильда», поставленный режиссёром Камай Гинкасом, побывал на сценах двух театров Чешской Республики и заставил многих зрителей задуматься над темами, которые на протяжении всех этапов человеческой жизни определяют её смысл. Важно, что «Скрипка Ротшильда» никого не оставила равнодушными.
Какой из видов искусства сегодня заставляет людей поистине глубоко сопереживать и проживать вместе с героями их жизни, их разочарования, их радость и боль? Большая часть фильмов, заполонивших экраны телевизоров и кинотеатров, уже не способна вызывать искренние эмоции. Качество сегодняшнего обывательского кинематографа, оставляет желать лучшего. Ну а театр, который, казалось бы, должен затеряться среди бесконечного множества медиальных развлечений, переживает новую волну расцвета. Непосредственный контакт со зрителем заряжает актёров необыкновенной энергией и создаётся впечатление полной реальности происходящего на сцене. Так было и со скрипкой Ротшильда...
На чешского актёра и театрального режиссёра Павла Ландовского, уже ни один раз ставившего спектакли по произведениям А.П.Чехова, представленная Камай Гинкасом постановка, произвела огромное впечатление.
«Я знаю этот рассказ, он небольшой, но я с таким восхищением следил за тем, как там ориентируются артисты. Вообще, я очень люблю русский театр, и очень рад, что здесь в Праге была возможность посмотреть на игру артистов из России.
Этот спектакль, с точки зрения современности, - пантомима, он очень художественный, спектакль, который захватывает больше, чем обычно. Я думаю, что каждая постановка, которую делают люди с усилием и любовью - исключительна. Я не критик, чтобы классифицировать, однако, на мой взгляд, спектакль великолепный».
Спектакль «Скрипка Ротшильда завершает трилогию под названием: Жизнь прекрасна. По Чехову». Скажите, по какому принципу вы объединили три рассказа А.П. Чехова: «Дама с собачкой», «Чёрный монах» и «Скрипка Ротшильда» в эту театральную трилогию?
«Почти все истории кончаются довольно напряженно, а на самом деле они все трагические. Ну а объединены они, потому что для меня, например, первая часть «Дама с собачкой», называется утро жизни, которое прекрасно. Люди молодые, люди заняты флиртом, курортный роман. Потом немного взрослеют, оказывается, что это не курортный роман, что это жизнь, и что это любовь и это большое испытание, а это трагедия. Часть вторая - это «Чёрный монах», «Жизнь прекрасна», часть вторая, день. Это чуть старше люди, более серьёзные и испытания у них другого сорта. Это испытания на то, что человеку дозволено, может ли человек задавать те вопросы, которые, может быть, ему нельзя задавать, и вторгаться в те области, которые, возможно, запретны для него. Но, человек, поэтому и человек, что он пытается сделать больше, чем ему дозволено. Он пытается бежать быстрее, жить больше, лезть на Эверест, плыть через океан и т.д., за что бывает наказан, - это «чёрный монах». И «скрипка Ротшильда»... Жизнь, конечно, прекрасна, но по Чехову! И это вечер, но, а может быть, и ночь. Это старые люди, которые, можно сказать, уже ни чем не обольщаются, но которые прожили жизнь абсолютно бессмысленно, и как говорят, убыточно».
Многих своих героев А.П.Чехов ставит в условия, когда на определённом этапе, пока судьба, выворачивая на изнанку жизнь до состояния полного душевного опустошения и некоей обречённости, заставляет их разочаровываться в себе и обращать свой взор на тех, кто находится рядом, кто его безмерно любит... Однако, как правило, бывает поздно. По Чехову!
«Таким образом, объединяется три разных рассказа. И все они, как ни странно, оказывается, немножко о любви. «Дама с собачкой» - это про испытание любовью. «Черный монах» - это не про любовь, а про человека, который сошёл с ума, и поэтому воспринял галлюцинацию, как любовь. На самом деле, это была не любовь, а болезнь. Когда он вылечился, то он понял, что совсем не любил эту женщину, и вообще, зря женился. И возненавидел её. И, наконец, «Скрипка Ротшильда», там нет про любовь ничего, там только про гробы и про смерть, и про человека, который не знает, что такое слово «любовь». Он не замечает жены своей 50 лет, не помнит, что у него был ребёнок, не помнит, что он когда-то песни пел вместе со своей женой, когда они были молодые, ничего не помнит, ничего знать не знает, знает только убытки. Но странным образом, когда она умирает, он почему-то не может прожить и двух дней. Человек, который понятия не имел о любви, он не может жить без той женщины, которую он воспринимал, как инструмент, как верстак, как гроб, как доску. Видимо, это какой-то странный вид любви. Так я объясняю это. Есть ещё ряд причин, по которым я это объединил. Но, не будем об этом».
Со своими спектаклями Вы часто бываете на гастролях заграницей. Как публика реагирует на них?
«Как Вам сказать, более или менее одинаково, но с некоторым уточнением, потому что, люди - всюду люди. Все хотят дольше жить. Никто не хочет умирать. Все хотят любви, никто не хочет ненависти. Никто не хочет болеть, никто не хочет, чтобы его обманывали, изменяли ему, хочет жить мирно, со своей душой, со своим сердцем, со своим сознанием, жизнь разнообразна при этом, поэтому можешь играть это в Америке, можешь играть это во Франции, в Южной Корее (я рассказываю о местах, где мы играли) или в Финляндии, или вот сейчас, в Чехии: люди всюду люди. И они, если ты к ним открыто идёшь и говоришь им об общечеловеческих вещах, не зависящих ни от нации, ни от религии, ни от, даже, менталитета, от традиций, от цвета кожи, и т.д., то всё происходит.
Дело другое, что есть поведенческие нормы, в разных странах разные. Есть страны и нации, которые предполагают, что надо себя вести чрезвычайно корректно. В Японии зал не смеётся, не плачет, не аплодирует в течение действия. Его нет, он очень корректен. В конце он корректно аплодирует, и ты не понимаешь, произвело ли впечатление или нет. Это просто поведенческая норма. Это ничего не значит. Вполне возможно, что на него произвело чудовищное впечатление, но не принято смеяться, не принято плакать в присутствии людей. Не принято кричать браво, визжать, свистеть.
«Мы только что играли этот спектакль в Моравии, и мы его играем в Праге. Это очень разная публика. Там более открытая, более непосредственная. Здесь, в Праге, зал был сдержан, был корректен, был воспитан. И до какой степени произвело это на него впечатление, трудно сказать. Хотя ко мне подходят люди, и я вижу, что они взволнованы. Хотя им не зачем подходить ко мне и говорить вежливые слова, ведь мы не знакомы. И потом, я отличаю людей, которые говорят из вежливости, от тех людей, которые взволнованны. Значит, в этом зале были, несомненно, взволнованные люди, но которые не так проявлялись как в Моравии, или как в Южной Корее, или как в Америке. Более корректно, более сдержанно, но это может быть».
Что для Вас значит работа театрального режиссёра?
«Для меня это наиболее приемлемый язык, на котором я могу изъясняться, самовыразиться, одновременно и высказаться».
Вы родились и выросли в Литве. Повлияло ли это на вашу жизнь, на ваше творчество? И каким образом?
«Без всякого сомнения. Я учился в литовской школе, жил среди католиков, среди людей, которые ещё недавно, за год до моего рождения, были свободной республикой и не принадлежали Советскому Союзу. Я жил среди людей, которые ненавидели СССР, ненавидели советское мышление, ненавидели Москву, людей особенного склада, особенного искусства, особенной музыки, скульптуры и т.д. Всё это на меня действовало. Да вот, хотя бы, в этом спектакле. Всё, что вы видите, вся визуальная сторона, она, конечно не католическая, но связана с литовскими представлениями, с литовской деревянной скульптурой, с той композицией, которая присуще литовская скульптуре. Там очень многие вещи».
Что ждёт классический драматический театр? Есть ли у него будущее?
«Без всякого сомнения! И точка».
