Ахилле Грегор Отец, мать, сестра и я или Тихая ночь - Святая ночь
Перевод Михала Лаштовички.
В этом году у нас в Сочельник была на ужин китайская грамота. Вполне возможно, что некоторые слушатели могут подумать, что я имею в виду китайское блюдо, однако мы действительно поужинали китайской грамотой с винегретом. На первое мы съели электрическую уху. Некоторые ученые, может быть, с уроков естествознания запомнили электрического ската, и электрический карп - это для них китайская грамота. И как раз ее мы съели на ужин, и на второй рождественский праздник у нас осталось еще несколько холодных порций. Разрешите разъяснить это немного скорбное положение. Под сочельник моя мать принесла громадного карпа. „Какой фатальный карп!" сказал отец. Он любит пользоваться терминами, и на этот раз он хотел сказать, что карп феноменальный. И сразу добавил, что пойдет и попросит какого-нибудь шофера раздавить его. Естественно, он имел в виду карпа.
У нас в семье мы не любим убивать. Кроме нашего отца мы еще никого не убили. Я хочу сказать, что кроме нашего отца, который убивает сам, мы остальные не способны кого-либо убить. Мы мягкосердечны. Отец тоже мягкосердечный, но он убивает, можно сказать, от голода. Если бы он карпа не убил, нам бы пришлось ждать, когда карп сам скончается от старости. А это для отца слишком длительный срок, он привык ужинать в шесть часов вечера.
Убивать в нашей семье – это была всегда проблема. Однажды, еще в детстве, сестра видела отца убивающего кочергой, – я имею в виду, что она видела, как отец убивает карпа кочергой, и с тех пор у нее расстроены нервы. Дело в том, что я держал карпа, отец размахнулся, ударил карпа кочергой по голове, а я упал в обморок. Отец поочередно кричал на мать и на сестру: «Он убит!» и «Пойдите, помогите мальчику!» Он имел в виду, что карп убит, а меня надо привести в сознание.
На его крик сбежались соседи, и когда они увидели меня, лежащего на полу и отца с кочергой бегающего вокруг меня, они испугались, что отец сошел с ума, заперлись в своих квартирах, и кто-то вызвал скорую помощь и полицию. Между тем я пришел в себя, мать с сестрой вышли из комнаты, и ничего не зная, начали карпа расфасовывать. Приблизительно десять минут спустя раздался звонок санитаров с носилками, которые спрашивали, где находится раненый.
Отец на них несколько секунд таращил глаза, и потом - как он нам затем рассказывал – ему пришло в голову, что они думают, будто я был ранен, когда он убивал карпа. «Я его убил хорошо, он не раненый».
Врач побледнел и спросил, где он лежит. Отец его взял за руку и привел его к карпу. Врач обиделся. Он подумал, что отец его дискредитирует, и сказал, что все это гадость, которая отцу еще дорого обойдется. «Нет, один килограмм обошелся мне в 14 крон, это вполне прилично. » Врач еще более возмутился, и в комнату вошли полицейские, отыскивающие убийцу. Огорченный врач ткнул пальцем в отца и сказал:
«Зачинщиком всей этой мерзости является он!»
Отец перед ними стоял окровавленный, с кочергой в руке, и полицейские ему в рамках предосторожности сказали, чтобы он разоружился. Отец их хотел угостить рождественским пирогом, но когда он махнул рукой в сторону пирога, полицейские подумали, что он хочет защищаться. Они на него набросились, и так как он сопротивлялся, они его отвели в полицейский участок, где возмущенный отец принялся кричать: «В своей квартире я могу убивать, когда мне захочется!» Он думал, что его арестовали в связи с тем, что он убивал в неурочное время. Когда все выяснилось, и отец успокоился, полицейские его отпустили домой вместе с кочергой. В этот год мы ужинали довольно поздно, и вместо того, чтобы петь колядки, отец рассказывал о своем пребывании в полицейском участке. Мать спросила отца, обходились ли с ним там прилично. «Скорее они расходились. Ты ведь знаешь, они мастера расходиться...»
После этого опыта на следующий год отец уже не требовал, чтобы карпа держал я, но помогала ему мать. Мать хоть и не упала в обморок, когда отец карпа ударил пестом, но карп у нее выскользнул из рук, и когда она пыталась его поймать, она поскользнулась на чешуе, валяющейся на линолеуме, а отец, желая ей помочь, опрокинул на нее кухонную доску и замесил мать в тесто. Сестра начала рыдать, что теперь у нас уже не мама, а слоеный яблочный пирог, и умоляла кормилицу-поилицу произнести хоть словечко. Мать из теста заявила, что отец псих, а сестра дура, и вместо рождественского пирога у нас будут клецки.
Отец потом пытался совочком мать очистить, но мать его прогнала, и когда тесто на ней засохло, она выглядела как живой кулич. Так как булочная уже была закрыта, мы в этот год закусывали пунш толчеными сухарями и при этом пели колядки. Оказалось, что делать это довольно трудно, так как невозможно сказать: „Родился Христос Бог", чтобы три раза не поперхнуться.
Имея в виду все эти случаи, я долго размышлял, каким способом в этом году избежать всех рождественских происшествий, и поужинать без присутствия органов безопасности, пожарных-добровольцев и медицинских институтов. Я люблю поесть карпа в тихий сочельник, когда по радио звучит „Тихая ночь - святая ночь". Меня взвинчивает, если во время объедания рыбьих косточек уголовная полиция арестовывает членов семьи, или если по комнате носятся мужики с носилками. Мне тогда трудно сосредоточиться на еду.
Я поэтому долго и интенсивно размышлял, и вскоре я нашел хитроумный способ, как укокошить карпа без содействия общественных органов. Я об этом уведомил отца, который к моей системе подошел с недоверием, однако сказал, что опробует ее. Простота всей идеи заключалась в том, что мы решили сквозь карпа пропустить электрический ток. Некультурную кочергу заменить современным методом.
С этой целью отец карпа перевязал проволокой, положил его на решетку, чтобы у него был, по его словам , контакт, я карпа придерживал кочергой и отец всунул штепсельную вилку в розетку. В ту же секунду началась такая шумиха, что мы ничего не успели осознать. Отец пронзительно заорал, из контакта посыпались молнии, и меня брыкнул какой-то конь. Одновременно в целом доме потух свет, и у нас в печи взорвалась сажа.
Когда я пришел в себя и зажег бенгальский огонь на елке, я распознал отца, скорченного за диваном, заслонку, врезанную в библиотеку и на полу какие-то пластины. Видимость была довольно плохая, так как воздух был полон сажи, будто в театре спустили флер в опере „Дон Джованни".
В комнате тихо рыдала сестра. Мать боязливо кричала в замочную скважину:
„Папа - сыночек - ау! Отзовитесь!"
Все мы были полумертвыми, единственный, кто был живым, как еще никогда, был карп. Вероятно, от этого у него разыгралась кровь. Папаша внезапно выскочил из-за дивана, как невменяемый схватил одну пластину, изо всех сил ударил карпа, так что жабрами его вбил в пол, и под конец выбросил его из окна. И таким, как был, в одном жилете, выбежал из квартиры.
Мы испугались, что он снова сошел с ума, и кричали за ним на лестницу: „Опомнись, перестань!" Но отец мчался через три ступеньки, и когда мы добрались до третьего этажа, он уже возвращался обратно с карпом на руках. Он очень удивился нашей спешке, и объяснил нам, что только хотел, чтобы карп был действительно убит.
У матери от испуга образовалась на губе лихорадка, сестра натрудила щиколотку, и в таком виде возвратились домой. Перед дверью постаивали соседи, желали нам приятно провести рождество и спрашивали нас, могут ли они начать ужинать. Убитого карпа мы поджарили на примусе, и сестра заявила, что это для нее слишком, что у нее слабое сложение, и что будущий сочельник она хочет провести или в психушке, или на стрельбище, или где угодно, только как можно подальше от нас, чтобы прийти в себя.
Отец ее убеждал ценить тепло домашнего очага, но сестра ответила, что ей здесь сквозит на ноги, и что вообще у нее нервная система не из железа.
Когда мы съели этого электрического карпа, мать сказала, что сестра, в конце концов, права, и что на будущий год она приготовит вымя на тмине с супом, заправленным поджаренной мукой, так как у вымени нет чешуи, и его не надо убивать, и что карпа она уже в доме видеть не хочет.
Так что мы принялись за арахисы и начали петь колядки, но нам пришлось перестать, так как окно было выбито, и мы нарушали ночную тишину.
