Владимир Мансветов – «И страшно под чужими небесами»
В рубрике «Поэты пражского «Скита»» мы продолжаем наш цикл, посвященный литературной жизни русской эмиграции в межвоенной Чехословакии. Сегодня мы познакомим вас с творчеством Владимира Мансветова. Он был поэтом в Праге, редактором «Голоса Америки» и сотрудником Пентагона в Соединенных Штатах. Попал в Чехословакию в 1922 году 13-летним мальчиком, чтобы через 18 лет, уже из протектората Богемия и Моравия, уехать за океан – в новую эмиграцию.
Сын, унаследовавший от отца любовь к литературе, рано начинает писать стихи и в феврале 1928 г. вступает в «Скит поэтов», о чем сохранилась запись в протоколах объединения. В 1929 г. Владимир оканчивает Русскую реальную гимназию в Праге. В 1934 г. он уже принят в члены Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии. Печатается в газетах Lidové noviny, České slovo, Právo lidu, Národní politika, в варшавском еженедельнике "Меч", в югославских и болгарских журналах. Мансветов становится одним из редакторов четвертого выпуска сборника «Скит» (1937). В июне 1938 г. он женится на внучке Льва Толстого Марии. В том же году он получает степень доктора философии в Карловом университете.
В 1940 г. из оккупированной Праги, ставшей столицей протектората Богемия и Моравия, вместе с женой уезжает в США, куда за два года до этого эмигрировал его отец. На Американском континенте брак Мансветова распался. Там он уже не писал стихов, посвятив себя литературной критике, занимаясь, в том числе, советской литературой. Печатался в газетах "Рассвет", "Русская жизнь", "Новое время", стал сотрудником газеты "Новое Русское слово". В 1944–1945 гг. работал редактором русских текстов в Пентагоне. С 1947 г. – в «Голосе Америки». В 1950 г. Владимир Мансветов вступил в новый брак – с Джулией Хатчинсон. Спустя 44 года после отъезда из России ему удастся еще раз побывать на родине – в 1966 г. в составе официальной американской делегации он съездил в СССР. В 1974 г. скоропостижно скончался от онкологического заболевания в Вашингтоне.
В стихотворении, которые мы для вас подготовили, – Прага, которая так и осталась чужбиной.
Костел, как демон, каменные крылья,
застыв, простер в торжественную высь,
где в облаках над площадью и пылью
века и сны мучительно сплелись.
На паперти в привычном благочестьи
народ глядит, как ржавчиной зарос
и молится — из золота и жести —
упрямый и доверчивый Христос.
Сухие дни, заглядывая в окна,
проходят тихо; а в вечерней мгле
сияющие тянутся волокна
от синих звезд к морщинистой земле.
Однообразно тают черепицы
раздавленных веками низких крыш. –
В опустошенном мире даже птицы
тягучую не прерывают тишь.
Лишь сгорбленные сказкой многолетней,
склоняя в такт пустынные очки,
старухи вяжут медленные сплетни
и чудом превращают их в чулки;
лишь, к пыльным чувствам сердце приохотив,
на тротуар готический старик
из острых и растрепанных лохмотьев
уронит изредка протяжный крик;
да голос вечности в часах старинных
расскажет воздуху и тишине
о пухлых непроветренных перинах,
о крепком задыхающемся сне.
И страшно под чужими небесами
душе, всегда глядящей с высока,
от мертвых лет с дремучими глазами
и возгласов немого старика.
