Психологи «Израильской коалиции травмы»: «Первую психологическую помощь важно оказать сразу»
Беженцам, приезжающим из Украины в близлежащие страны необходима, в первую очередь, помощь медицинская и материальная. Однако, помощь, которую откладывать никак нельзя, касается психологической поддержки, считают кризисные психологи Джули Кайт и Юда Дукан, приехавшие помогать в Прагу из Израиля, где они работают в «Израильской коалиции травмы».
Организация Israel Trauma Coalition посылает специалистов для обучения местных психологов в разных странах, которые затем смогут оказывать помощь на местах. В чем отличие ситуации украинских беженцев от ситуаций, в которых оказываются пострадавшие от военных действий в Израиле, о том, почему важно оказать первую психологическую помощь в течение двух-трех недель с момента произошедших событий, и о многом другом мы поговорили с ними в студии Radio Prague International.
- Расскажите, пожалуйста, как получилось, что вы приехали помогать украинским беженцам в Чехию? Насколько мне известно, ваша первая миссия была в Польше.
ДК: «Благодаря тому, что у нас есть большой опыт работы со взрослыми и детьми, которые прошли через травмирующие ситуации. Я живу на юге Израиля, фактически люди живут там под бомбежками, поэтому у нас есть большой опыт работы с такими пациентами. Когда меня пригласили на миссию в Польшу, я сразу согласилась. Для меня было очень важно поделиться своим опытом с теми специалистами, которые находятся в Праге, чтобы помочь им справиться со сложной ситуацией, которая существует в настоящий момент с беженцами».
ЮД: «Я живу в районе Иерусалима, где также много террористических актов, в результате которых люди получают не только физические травмы, но и психические, и мы оказываем им первую психологическую помощь. Поэтому наш опыт помогает нам работать здесь с людьми, которые побывали в тяжелых ситуациях».
- Какие вы видите принципиальные отличия того, с чем вам приходится встречаться здесь, от того, к чему вы привыкли в Израиле?
ДК: «Дело в том, что в Израиле экстренная ситуация уже стала нашей действительностью. Дети, вырастая, к сожалению, уже привыкли жить под бомбежками, видеть теракты и опасаться. Можно даже сказать, что у них развилась многолетняя травма, и они уже привыкли так жить. Здесь же люди привыкли к мирной жизни, и для них эти звуки, этот грохот, бомбежки, это очень страшно. Но, с другой стороны, наши дети продолжают жить в своих домах, где у нас есть бомбоубежища, а здесь их просто «вырвали» из своих домов, и вот такая жизнь беженцев очень сложная».
ЮД: «Да, это очень важный аспект, с которым мы столкнулись, работая с людьми из Украины, что им некуда вернуться. То есть фактически они просто потеряли контроль над своей жизнью».
ДК: «Вчера я беседовала с одной женщиной из Мариуполя, которая мне рассказывала о тех ужасах, с которыми она столкнулась, прежде чем ей удалось убежать. И внезапно раздался шум – что-то упало на этаже под нами. И я заметила, что и она, и я, мы одновременно вздрогнули. В этот момент мы были просто какими-то сестрами по несчастью. Это была трогательная и трагичная минута, когда мы почувствовали, что реакция людей по всему миру, которые проходят такие ситуации, одинаковая».
- Сначала вы работали в Польше с людьми, которые только-только убежали. Сейчас вы работаете с людьми, которые уже какое-то время пробыли в Чехии. Могли бы вы сравнить, каковы отличия в их травмированности?
ДК: «Да, в Польше я работала с людьми, которые только перешли границу. С одной стороны, видеть это очень сложно, потому что люди находились в плохом физическом состоянии, с травмами, обмороженными руками и ногами. Но когда мы говорим о первых двух неделях, речь идет о первой реакции на стресс, то есть у них еще не развивается посттравматический синдром. Здесь же мы как раз уже видим симптомы этого синдрома. Они развиваются через какое-то время и могут длиться очень долго, поэтому очень важно им помочь как можно раньше, чтобы это не переросло в хроническое заболевание. Это выражается в том, что они очень осторожные, часто боятся людей, им бывает сложно верить людям, они плохо спят, им снятся кошмары. Иногда они даже находятся в состоянии диссоциации и, в каком-то смысле, они «незаземленные». В первую неделю люди часто решают какие-то насущные вопросы, занимаются документами. У них ни свободного времени, ни душевных ресурсов, чтобы думать о своей травме. А сейчас, когда они уже приехали в какое-то место, где они могут спать в нормальных условиях, нормально питаться, у них есть крыша над головой, они начинают понимать, что с ними происходит, и тогда все травмы начинают вылезать. Поэтому действительно очень важно им помочь в первые минуты, насколько позволяют возможности».
- Исходя из вашего опыта, это должна быть систематическая психологическая помощь на протяжении продолжительного времени?
ДК: «Конечно, если есть возможность, было бы хорошо, чтобы они получали продолжительную помощь. Но даже разовое вмешательство может помочь человеку немножко собраться и начать действовать. Однако, мы понимаем, что мы должны давать людям удочки, а не рыбу. Наша организация Israel Trauma Coalition посылает специалистов, чтобы обучать местных психологов. Я проводила лекцию чешским русскоязычным специалистами, где поделилась с ними некоторыми упражнениями и навыками, которые могут им помочь в работе с беженцами».
- Много ли среди беженцев людей, которым действительно нужна психологическая помощь, или она необходима всем без исключения?
ЮД: «Мы не навязываем свою помощь людям, с которыми мы встречаемся, и пытаемся найти тех, кому действительно нужна первая экстренная помощь. Самое важное, чтобы человек хотел ее получить. Однако, даже если он показывает всем своим видом, что он этого не хочет, мы пытаемся его разговорить, и понимаем, что практически каждому, кого мы встречаем, нужна какая-то поддержка, помощь в том, чтобы навести порядок в мыслях. Особенно нужна помощь родителям, дети которых реагируют очень неадекватно, болезненно. Дети – это самая травмированная категория, поскольку они очень болезненно реагируют на такие ситуации, а взрослые чувствуют себя бессильными, потому что не знают, как с ними в подобной ситуации себя вести».
ДК: «Мы обратили внимание, что когда мы приходим в какую-то организацию, нам часто говорят, что помощь не требуется, все в порядке, люди занимаются вопросами со своими документами. Но когда мы начинаем с ними говорить, становится ясно, что зачастую они просто делают вид, что все в порядке. Наверное, еще такая ментальность у нас у всех, выходцев из Советского Союза, что не надо сопли распускать, нужно заниматься делом. Но когда начинаешь беседовать с этими женщинами, сразу понимаешь, как им плохо, что им нужно с кем-то поделиться. Что же касается детей, очень часто они демонстрируют специфические симптомы. Часто они не плачут, но у них, к примеру, развивается агрессия, возникают такие физиологические симптомы как боль в животе, диарея, и мамам бывает сложно понять, что с ними происходит. Например, одна мама мне сказала: «У меня отравили детей! Им все время плохо, их тошнит, у них болит живот». Когда она поняла, что это симптомы травмы, ей стало легче это принять и понять, что в данном случае делать. Людям очень важно вновь обрести контроль над ситуацией, понять, что они способны что-то сделать».
ДК: «Вчера мы были в очень необычном месте на границе с Германией и Польшей, его открыла девушка из Израиля. Там разместились матери и дети с особенными потребностями, то есть дети с аутизмом, умственно отсталые и так далее. Было видно, насколько им сложно, и как важно было получить эту помощь, потому что симптомы стресса у них немного другие. Возможно, они не до конца понимают ситуацию, но выражают все физиологически».
ЮД: «Дети с особенными потребностями еще в меньшей мере способны выразить свои переживания словами. У них еще чаще возникает агрессия, острые изменения в поведении».
Шанс на новую жизнь
- О чем в основном говорят люди, бежавшие от войны?
ДК: «Чаще всего они вспоминают сам побег из дома и те ужасы, которые они видели. Многие говорят о том, что им было очень сложно видеть погибших людей, очень боялись, что дети их увидят. Одна женщина рассказывала, что она выносила из дома одеяла, чтобы закрыть покойников, которые лежали прямо в подъезде. То есть они спасались от бомбежки, были ранены и умерли прямо в подъезде. Часто люди рассказывают о жестокости, причем со всех сторон, говорят об ощущении одиночества, брошенности, что всех интересует только война, все стреляют друг в друга, а они просто брошены на произвол судьбы. Очень много говорят о страхе идти по заминированным полям и дорогам. Иногда они делятся сентиментальными воспоминаниями о том, что осталось дома. Например, один человек рассказывал, что он был вынужден оставить дома свою коллекцию шапок, и ему было очень больно, что он ее лишился. В один момент все, что было у людей – какие-то предметы, воспоминания, все оказалось стертым с лица земли. Многие боятся будущего, переживают, как найдут работу с маленькими детьми, вернутся или не вернутся домой. С другой стороны, мы встретили интересную вещь – иногда люди говорят: «А может быть, я получил шанс на новую жизнь? Может быть, моя жизнь начинается сначала». Мы видим огромное количество очень сильных людей, в основном, женщин. Они берут судьбу в свои руки и пытаются посмотреть на ситуацию иначе, увидеть надежду на новую, хорошую жизнь».
ЮД: «Очень у многих в Украине остались родственники, мужья, которые воюют или охраняют, и не могут выехать из Украины. Поэтому у многих женщин присутствует страх от безызвестности. Я говорил с одной женщиной, у которой 23-летний сын остался воевать, и вот она с 3 марта ничего о нем не знает. Их очень часто преследует чувство вины, из-за того, что они уехали, а кто-то остался там. Это очень большая психологическая нагрузка».
- У многих людей естественным образом возникает чувство ненависти по отношениям к русским и всему русскому. Возможно ли, что со временем это чувство ослабеет или как-то изменится?
ДК: «Я видела и другие реакции. Люди рассказывали, что русские солдаты им периодически помогали. Вообще преимущественно люди разделяют войска на украинские, русские и ДНР, как будто это три разных народа. Они рассказывают о русских солдатах, которые помогали, вытаскивали людей из-под огня. Часто слепая ненависть присутствует у детей, потому что они видят в солдатах монстров, это нормально и понятно. Но войны проходят, и, в конце концов, получается, как в песне «Russians» у Стинга, «у нас могут быть разные диалоги, но очень похожая биология». Поэтому я считаю, что все это разделения искусственное, кровь у всех красная, и все дети плачут солеными слезами, а люди страдают и переживают одинаково. Мы очень надеемся, что все это закончится, - потому что мы знаем, что значит жить в постоянной войне, - что политики между собой договорятся, чтобы не страдали ни в чем не повинные дети».
- Планируете ли вы дальнейшие миссии?
ЮД: «Конечно, планируем. Мы каждый день видим, насколько важна и нужна наша работа. Мы видим ее результаты, люди очень хорошо на нас реагируют, и после наших встреч становятся сильнее. Нам очень хочется помощь как можно большему количеству людей, поделиться своим опытом. У нас огромный опыт в оказании первой психологической помощи, в Израиле эта сфера очень развита. И мы надеемся, что это не последняя наша миссия».
