Рейнское. Кислое. Классическое.

На фестиваль русских писателей в Праге приезжал поэт Евгений Рейн. С его именем постоянно связаны другие великие имена, и каждый, кто начинает говорить о Рейне, непременно упоминает, что Бродский называл его своим учителем, что он входил в узкий круг друзей Ахматовой, что Окуджава посвятил ему свою песню «Из окон корочкой несет поджаристой».

Что касается личного поэтического пути Евгения Рейна, то его начали печатать довольно поздно, когда ему было под 50. Его стихи отличает мягкое бурлящее словотворчество. Без бунтарства и ненависти, с иронией и искренностью. Судите сами:

Я жил, я плутовал, я верил, играл в "очко".

Я все имел и все развеял,

И все - ничто!

Я слыл и демоном, и богом, я спал с тоской,

Но лишь в зимовье одиноком я был собой".

Вот как он сам говорит о себе:

«Я во многом традиционный поэт, наследник русской поэзии, даже какой-то ее такой локальной области – петербургской поэзии. Вот я наследник русской лирики, может быть, ее акмаистической линии. Я как-то связан и с Ахматовой, и с Мандельштамомм, может быть, с Блоком, с Михаилом Кузьминым. Я – продолжатель на новом витке, я совсем не консерватор, я, наоборот, думаю, что поэт должен быть современным и сделать какое-то инновационное движение вперед, но оно должно быть в русле общего движения литературы».

- Как вы считаете – по-настоящему великий поэт должен скорее быть поэтом любви или поэтом эпохи?

- Я всегда думал, что поэт должен идти своей дорогой, у него своя задача и своя тема. Конечно, он не должен быть чужд современному ему обществу, но он не должен быть политическим комментатором ни в коем случае. Ну, это история души... Я как раз совершенно не отношусь к числу герметичных поэтов, но политика для меня никогда не определяла, о чем писать.

- Тогда остается лирика?

- Вы знаете, я думаю, что все великие поэты были лирическими поэтами, но иногда, вот странно, бывают такие случаи... Был такой очень почитаемый в России поэт Александр Твардовский, автор знаменитой поэмы «Василий Теркин», «Страна Муравия»... Он был очень одаренным поэтом, но не писал лирики. Но это уникальный случай – другого такого, по-моему, даже нет.

- Вам 72 года, остались ли еще какие-то «проклятые вопросы», на которые вам хотелось бы знать ответ?

- Вот, как мне 72 года. Что делать со стихами, надо ли в такие годы еще продолжать писать стихи?

- Но вы же продолжаете...

- Я продолжаю, но гораздо меньше...Пишу прозу, воспоминания. С годами все-таки какая-то поэтическая потенция проходит. Я очень многих знал. Я лично знал Ахматову, Пастернака. Сам по себе бег времени, Катюша, знаете. Что делать человеку в старости, литератору? Как воспринять молодые поколения, чтобы не оказаться таким уже безнадежным консерватором. Моя жизнь, в особенности литературная жизнь позади, то есть, я вполне действующий человек, у меня выходят книги, но мне 72 года.

- Не обойдемся, наверное, без стандартного вопроса о Праге...

- Очень нравится, я считаю, что Прага – один из величайших городов мира. Я был везде – абсолютно во всех европейских городах.. Вот если бы случилось как-то уезжать из России, я бы предпочел даже поселиться в Праге.

-А вам разве не случилось? У вас, по-моему, были и доводы, и причины, и возможности эмигрировать в свое время?

-Да, конечно, но, знаете, видимо, этот ген эмиграции заложен в человеке. Очень многие мои друзья уехали, а я остался в России. Я как-то так связан с русской культурой... Потом я - профессор литературного института, работа как-то поддерживает человека – мои вот студенты, обязанности – больше такого литературного института нигде в мире нет.

- А у кого этот ген эмиграции был? У Довлатова был?

- Знаете, нет, не было. Я очень хорошо его знал, он мой близкий приятель. Его отъезд был довольно случайным. В Америке у него все было хорошо, но он не хотел уезжать. Его дела там пошли хорошо – он же такой писатель читаемый, с читателями, с аудиторией. У него нашлись хорошие переводчики. В общем, его эмигрантская литратурная жизнь сложилась удовлетворительно. Но то, что он так рано умер, тоже о чем-то говорит.

- Но наличие аудитории само по себе для поэта – разве показатель того, что его стихи хороши?

- Ну, вот был такой поэт Эдуард Асадов, его стихи издавались громадными тиражами. По-моему, это очень плохие стихи. Они такие сентиментальные, трогательные, но очень низкого качества, они были известны всему Советскому Союзу. Вот, кстати, я думаю, что последние стихи Есенина из книги «Персидские мотивы» - это плохие стихи, но очень широко известны в России.

- Вы чувствуете некую писательскую ответственность перед читателями?

- Это сложный вопрос. Немного из другой оперы. У великого русского композитора Стравинского спросили, для кого вы пишете. Он сказал, для себя и для своего альтер эго. Но тем не менее, существует все-таки важнейший вопрос качества. Мне было бы смертельно стыдно и больно, если бы люди, которые меня читают, сказали бы: «Ну что он теперь выпускает, это же третий сорт». Я очень многие свои вещи не опубликовал. Вот я написал, и мне не нравится, так это остается в тайне. Так что, я считаю, что дожна быть ответственность.

- И эта ответственность личная или связана все-таки со статусом писателя?

- В России всегда был очень высокий статус писателя, русская литература отвечала за все, еще со времен Толстого и Достоевского. Потом это было чрезвычайно подкреплено политикой советской власти, которая покупала писателей и сделала литературу государственным делом. Если человек говорил, что он писатель, особенно писатель издающийся, это очень много значило. Больше этого не существует. Писатель - это теперь частное лицо просто. Если ему удается его проект - хорошо. Есть люди, которые очень преуспели, как, например, Борис Акунин. А если нет, так кто же ты такой? И зарабатываешь ты плохо, и не слишком признан... Я бы не сказал, что положение литератора опустилось ниже ватер-линии, но оно стоит на одном уровне с другими интеллектуальными профессиями, в нем нет уже преимущества, это точно.