Фестиваль «Один мир»: Режиссер Виталий Манский о пропаганде, цензуре и свидетелях Путина
«Я устал, я ухожу», – эти слова, прозвучавшие в новогодней речи Бориса Ельцина в конце 1999 года, потрясли не только Россию и страны СНГ, но и весь мир. Именно тогда на политической сцене и появился Владимир Путин. Документалист Виталий Манский в своем новом фильме, показанном на пражском кинофестивале «Один мир», предоставляет зрителям возможность заглянуть в «закулисье» событий тех дней. Так кто же они, эти «Свидетели Путина»?
— Фильм снимался в те годы, когда Путин только появился на политической арене, когда его придумали политтехнологи, которые занимались вопросом преемника стареющего и не очень крепкого здоровьем Бориса Ельцина. Картина являет непосредственную историю, причем в пересказе: это возможность, войдя в кинозал, на полтора часа попасть в закрытые кабинеты, квартиры, офисы, где все это происходило, где все это реализовывалось. В этом смысле это уникальная документальная картина, где зрителю дается возможность самому проследить все этапы рождения Путина, который в конечном счете оказался Кощеем Бессмертным – двадцать четыре года правления, которые он себе уже обеспечил, и неопределенность, в которой мы сегодня живем: многие не знают, доживут ли они чисто физически до того дня, когда Путин уйдет из власти. Это все и является смыслом картины «Свидетели Путина».
— Вы несколько раз подчеркнули, что этим материалам уже почти двадцать лет. Почему именно сейчас вы решили их опубликовать?
— До 2012 года деятельность президента Путина, в общем-то, была более-менее легитимна: он так или иначе прошел процедуру выборов в 2000 году, затем был переизбран в 2004 году, да и Медведев тоже прошел выборы. А вот в 2012 году, когда таким совершенно бессовестным, циничным образом было продемонстрировано презрение к обществу, когда было в открытую сказано, что это все часть игры, часть заранее продуманного плана – именно тогда стало очевидно, что изменение Конституции делалось под Путина и что мы обречены четверть века жить с Путиным. Это, конечно, меня заставило мысленно (пока еще мысленно) вернуться к тем событиям, которым я был свидетелем и соучастником. Я понимал, что у меня есть материал, и стал думать о необходимости делать такую картину. Но на тот момент у меня шла работа над другими плановыми фильмами, которые я не мог бросить. А уж когда произошла аннексия Крыма, когда началась война в Украине, когда были, по сути дела, сожжены мосты, мне стало ясно, что я просто обязан рассказать о том, что видел лично. И в каком-то смысле признать свою вину за то, что я сам делал – это тоже часть мотивации. Все это было реализована в фильме «Свидетели Путина».
— Вы знаете Владимира Путина несколько иначе, чем все мы, кто видит его лишь на экране телевизора. Скажите, чувствовалась ли уже тогда в нем авторитарность, жажда тотального контроля и власти, или же он с годами вошел во вкус?
— Я не скажу, что чувствовать его личное наслаждение от власти, но... Когда я увидел весь этот церемониал, как выстроена эта почти византийская система власти и почитания, то у меня стали возникать вопросы, которые я, собственно, и задавал Путину в 2000 году. Повторюсь: эта картина полностью снята в те годы, и ни одного современного кадра не было добавлено. Меня что-то подталкивало к этим размышлениям, этим опасениям, этим ощущениям, которые были зафиксированы в многократных обсуждениях с Путиным. С другой стороны: насколько сам Путин был уверен, что именно так сложится его политическая карьера? Полагаю, что не очень. Думаю, что Путин прощупывал общество, возможность сопротивления и те границы, в которые ему, возможно, придется упереться и прекратить свое движение к достижению абсолютной власти. Но, к моему величайшему сожалению, российское общество оказалось слишком... малодушным, я бы даже так сказал. Не было того рубежа, когда оно бы встало и сказало: «Нет, дальше ни шагу!». И так, без боя Путин завладел абсолютной единоличной властью, которой сейчас используется по своему усмотрению. А плоды этого мы пожираем полной ложкой.
— Когда ты говоришь обо всем обществе в целом, то это настолько тонкая материя, что слишком легко можно зайти в запретные зоны. Есть определенные исторические обстоятельства (например, достаточно поздняя отмена крепостного права), и уж никак не хочется использовать слово генетика, но... Но, видимо, есть нечто такое, что позволяет с русским народом обходиться таким образом, как с ним обходились и диктаторы, и, к слову сказать, недиктаторы, ведь трудно назвать Леонида Ильича Брежнева, особенно в его поздние годы, диктатором. Но никто не выходил на протестные акции. Люди в основном хотели просто уехать из Советского Союза. В отличие от Украины, которая, возможно, ближе к европейским ценностям, к европейской культуре. Это действительно очень сложная материя. На эту тему у меня есть фильм «Труба», который был снят с чешской копродукцией и в свое время представлен на фестивале в Карловых Варах, он получил главный приз и был показан на Чешском телевидении. Во время съемок мы проделали путь вдоль газопровода из Сибири до Западной Европы. Мы постепенно продвигались вдоль этой трубы и предлагали зрители увидеть разницу между Европой и Россией – и не в течение нескольких месяцев, а в концентрированном формате полуторачасового фильма.
— А какая, на ваш взгляд, самая знаковая, самая символическая сцена в этой картине?
— В фильме есть сцена похорон в Вологодской области и в Европе. Казалось бы, смерть — это нечто общее для всех. Но в Вологодской области это такая жертвенность, человеческий героизм: люди выезжают в пять утра на лошади, реально топорами рубят мерзлую землю (действие картины происходит в феврале) и только к пяти вечера буквально выгрызают эту могилу, куда будет опущено тело близкого человека... Это действительно бой за могилу. А буквально через двадцать минут мы оказываемся в Праге, в крематории на Виноградской улице, куда приходят люди в костюмах. Звучит орган, «Аве Мария», картинно расходятся кулисы, выезжает гроб... И тут ты понимаешь, что существует просто фундаментальная разница между людьми XXI века, живущими на одной планете, на одном полушарии, вдоль одного газопровода, но в принципиально разных ментальностях, принципиально разных экономических, социальных и культурных обстоятельствах.
— Я очень не хотел бы, чтобы оно было верным, но, к сожалению, практика жизни не оставляет нам шансов. И боюсь, что это действительно единственный путь. Хотя я лично до последнего буду верить – и призывать! – к какому-то эволюционному процессу. Революция в России, это.... Не дай Бог быть свидетелями этих событий.
— В начале фильма «Свидетели Путина» вы несколько раз повторяете, что в России жесткая цензура и практически отсутствуют независимые медиа. Однако россияне и так это знают. Получается, что картина больше ориентирована на западного зрителя?
— Я вообще не делю зрителей, у меня нет такого, чтобы при работе над фильмом я говорил себе: «А сейчас я сделаю картину для чехов, или парагвайцев, или уругвайцев и так далее». И, конечно, я считаю, что эту картину должны в первую очередь посмотреть именно российские зрители. Другой вопрос в том, что в силу существующих в России правил, законов и цензуры этот фильм не может быть показан ни на одной площадке – легально или даже нелегально – на территории Российской Федерации. Но пока Россия еще не реализовала свой широко обсуждаемый проект «суверенного интернета».
В Латвии мы создали при фестивале АртДокФест, которым я руковожу, платформу АртДокМедиа, которая представляет документальные фильмы, снятые на русском языке. Картину «Свидетели Путина» мы заявили как официальный фильм закрытия фестиваля АртДокФест 2018 года, показ пришелся на 12 декабря (это День конституции Российской Федерации). К сожалению, в этот же день фильм украли «пираты» и стали распространять всеми возможными способами. Но стоит также признать, что у «пиратов» этот фильм (и это только по данным с тех сайтов, где стоит счетчик) посмотрело более трех миллионов российских зрителей. Так что, в общем, этот фильм до аудитории дошел – жаль, что нелегально, но тем не менее.
— Были ли у вас в процессе работы над фильмом какие-то проблемы, связанные с цензурой?
— Как вам кажется, человек, посмотревший ваш фильм, сможет лучше понять Путина или Россию в целом? И что было главной целью работы над этой лентой?
— Мы не случайно назвали картину «Свидетели Путина». Это те люди, которые были молчаливыми свидетелями возведения на президентский престол человека в обход демократических процедур, которые этому не сопротивлялись и которые из свидетелей – по моему, может быть, достаточно жесткому, но все-таки настойчивому убеждению – превращаются в соучастников. Вот, собственно, это и есть главный месседж фильма. Людям, которые создавали Путина, да и самому Путину, этот фильм не столь интересен – они знают больше, чем есть в этой картине. А вот для российских избирателей, которых, по сути дела, 31 декабря 1999 года лишили права выбора на многие годы вперед, это важный урок. Они и есть главные зрители, главные свидетели и главные соучастники.
— Как вам кажется, есть ли у вашего фильма и у искусства в целом возможность как-то повлиять на российское общество, как-то изменить ситуацию в стране?
— У моего фильма – нет. И я бы не хотел увидеть тот фильм, который может повлиять на российское общество в целом, потому что это точно будет жесткая пропаганда. Я не за пропагандистское кино. А искусство в целом, со всей совокупностью инструментария – кино, музыка, литература, живопись, философия — создает климат, который обогащает каждого члена общества и делает более комфортным процесс осмысления тех процессов, на которые человек затем оказывает непосредственное влияние. В этом и есть, безусловно, задача культуры и искусства. И мой фильм, как частица этого огромного звездного неба, я надеюсь, какую-то маленькую роль должен сыграть. И, может быть, даже уже сыграл.
