Александр Морозов: «Россия — не Азия. Но уже и не Европа»
Проживающий в Праге Александр Морозов — публицист, политолог, философ, главный редактор «Русского журнала», постоянный автор Forbes Russia и Colta.ru, а также один из самых популярных и авторитетных блогеров. В эксклюзивном интервью «Радио Прага» он рассказал о «русском мире», братьях-славянах, чешском абсурдизме, возможности «дворцового переворота» в России, Навальном и Ходорковском, любви российских демократов к Вацлаву Гавелу, новой волне эмиграции, своем желании создать в Праге необычную «площадку для общения» и многом другом.
Мы ничего не получим в ответ
— Александр, спасибо за то, что согласились дать интервью для «Радио Прага». И вот какой вопрос. Если я еще не совсем отстал от скорости изменения российского законодательства, то вы — не просто человек. Вы — «ходячее средство массовой информации». Это так?— Можно и так сказать. Я — блогер, имеющий высокую посещаемость. Но при этом, я и классический журналист, поскольку я — главный редактор «Русского журнала», старейшего интернет-журнала в России. Да и в другие издания, как обозреватель, я пишу довольно много.
— А вы зарегистрировались в Роскомнадзоре? Сообщили им, что вы блогер — СМИ?
— Нет, я нигде не регистрировался. Этот вопрос обсуждался, в том числе и среди моих коллег. Я знаю человека, своего доброго, старого знакомого, который зарегистрировался. Но почему кто-то это сделал, а кто-то нет? Я не стал этого делать потому, что мне показалась убедительной следующая аргументация: «Мы ничего не получим в ответ». Можно согласиться с идеей, что некоторым блогерам надо регистрироваться как «персональным СМИ». Но тогда нам в ответ должны быть предоставлены какие-то полномочия. Например, аккредитации на пресс-конференциях. На нас должны распространяться нормы защиты, так же, как и на СМИ. Но «Закон о блогерах» не подразумевает никаких форм поддержки.Сейчас название журнала звучит немного зловеще
— О «Русском журнале». Не кажется ли вам, что в наши дни, для тех, кто не знает о содержании вашего журнала, его название звучит как-то тревожно-пугающе? Сразу возникают ассоциации: бабы с вилами, мужики в тельняшках и с топорами, погромы, «бей жидов, спасай России», «да здравствует великая Россия, «у Руси свой путь», шествие православных священников с плакатами «Нет Содому и Гоморре» и так далее...
— Название журналу давалось в 1997 году. Это была другая эпоха. В то время даже пользователей интернетом в России в ежедневном режиме было меньше 100 тысяч. Остальные пользовались им раз в неделю. Сейчас же, когда «Русский мир» или «Русская весна» так сильно «связались» с войной в Донбассе, с аннексией Крыма, это все стало немного зловеще. Но даже до 2005 года, когда уже использовали понятие «Русский мир», то имелось в виду культурное разнообразие различных русских земель, исторически русских или славянских. Может за этим стоял панславизм. Но тогда в этом не было ничего агрессивного, и никто не подразумевал, что за этим могут последовать какие-то формы военных действий или принудительной политической интеграции.— Вы называете свой журнал «интеллектуальным журналом». Вы этим не обижаете «простой народ». Как вы отделяете «интеллектуалов» от «неинтеллектуалов»?
— Я думаю, что у нас правильная и сознательная позиция. В России есть несколько изданий, которые можно назвать рафинированными. В этом ничего плохого нет. Существуют и всегда существовали качественные издания, но при этом относительно массовые. Они, как правило, связаны с авангардной культурой. В России есть прекрасный сайт — Colta — он целиком посвящен культуре, им занимается очень сильная группа авторов. Или таким же прекрасным сейчас стал обновленный сайт журнала «Театр», который делает известнейший театральный и художественный критик Марина Давыдова. Конечно, он очень философичный. Там театр интерпретируется с помощью Ролана Барта, Фуко и других интеллектуалов XX века и их наследников. В этом есть только хорошее. «Русский журнал» в этом отношении связан с академической гуманитарной средой. Мы не противопоставляем себя каким-то массовым изданиям, это просто разные ниши.В расколе общества виноват Кремль
— Нет ли у вас ощущения, что в прессе и в интернете возникли два замкнутых круга, которые никак не пересекаются? И ни один из этих кругов уже никак не может повлиять на читателей, зрителей или слушателей второго круга. Первый круг — пропаганда, Путин, «крымнаш», второй — демократы.
— Это правильный и интересный вопрос. Надо сказать, что эта ситуация является следствием третьего срока Путина. Путин испугался. Он увидел какую-то политическую угрозу. В оппозиции или уличном протестном движении, которое было в 2011 году. Может, его напугал Майдан. Есть разные предположения. Но смысл в том, что Кремль начал политику разделения общества на две части. Это мы отчетливо видим. Кремль потребовал большей лояльности, и отсюда пропаганда. Очень сильная. А с другого края находятся люди, которые отстаивают свободу высказываний, критичность, они — сторонники политики культурного разнообразия. И люди на этом фланге подвергаются давлению, их пытаются квалифицировать как врагов государства, делают из них иностранных агентов и так далее. Это разделение возникло как результат сознательной политики Кремля.Дворцового переворота пока не будет. Потому что «открыты двери»
— Вы верите в возможность дворцового переворота в России?
— Не верю. Во всяком случае, сейчас, глядя на ту картину, которая есть, мне кажется, что дворцовый переворот невозможен. Прежде всего, потому, что «открыты двери». Та часть истеблишмента, которая не согласна с путинским курсом, во всяком случае, на этом этапе, имеет возможность уехать. Она может забрать свои капиталы. Поэтому «давление на стенки сосуда» — очень низкое. Остаются только суперлояльные люди.— Ну а вариант, что люди в окружении президента поймут, что ситуация становится очень нестабильной, что Путин стал опасен? В этом случае они не могут его сместить?
— Для этого он должен сделать что-то неимоверно опасное, очень и очень опасное. Этого пока не произошло. Однако в какой-то отдаленной перспективе такое возможно.
Клановая и семейственная политкультура России
— Может ли при сложившейся политической культуре в России какой-то человек, который прожил на Западе 10-20 лет, вернуться в Российскую Федерацию и сделать там политическую карьеру на достаточно высоком уровне?
— Если говорить о высоком уровне, то это, на мой взгляд, исключено. В России сложилась политическая культура крайне замкнутая, крайне клановая. Семейственная. Типологически похожая на Турцию или отчасти на Италию. Даже еще более тяжелая и менее демократичная. И с этой очень сильно развитой клановостью проникнуть в нее практически невозможно.— То есть «новичок» не сделает карьеру потому, что он — не свой, а не потому, что его сразу обзовут вражеским агентом?
— Да, потому что он не свой. Распределение бюджетных потоков — все построено на своих. Родственники и так далее. Но в России в последние годы, во всяком случае, до начала войны, работало большое количество экспатов. Они чувствовали себя очень комфортно, я говорю о крупных городах. Речь идет и об иностранных менеджерах, и о русских, которые когда-то уехали, а потом вернулись. Это и русские, и русскоговорящие из СНГ. Они вернулись в Россию и работали там довольно активно.
Как в Азербайджане или Беларуси
— Получается, что в России сейчас политиков только «делают», а самостоятельно в эти круги пробиться сложно?! Без помощи целой группы политтехнологов, которые политика «создадут», не обойтись?
— Россия сейчас относится к той группе стран, в которой публичной политики, в европейском смысле слова, просто нет. Публичная политика подразумевает определенный тип взаимодействия, коммуникаций, респектабельности. А российская политика в этом смысле окончательно похожа на белорусскую или азербайджанскую, где существует мощный клан, стоящий во главе государства. Политическое продвижение — оно целиком административное, аппаратное. Люди назначаются на какие-то должности в исполнительной власти и передвигаются по горизонтали и вертикали решением одного человека. Это — персоналистский политический режим. И в нем самостоятельное продвижение невозможно.«Ватник» — нехорошее слово
— Вы используете в своем лексиконе слово «ватник»?
— Нет.
— Оно кажется вам оскорбительным по отношению к людям из «того лагеря»?
— Конечно. Я думаю, что нет смысла использовать подобные слова. Потому что это — форма некоей культурной сегрегации.
— Переход на их же уровень спора?
— Да. Поэтому такое недопустимо.
Споры из-за Навального
— В российском демократическом лагере постоянно ругаются из-за Навального. Одни его поддерживают, другие смотрят на него в ужасе, обвиняя в национализме или в том, что он — «проект Кремля». Вам Навальный симпатичен или вы его оппонент?
— Я скорее за него. Потому что в условиях кризиса, в котором сейчас находится общественное движение в России — полный упадок, его разгром, спад — в таких ситуациях всегда возникают «подозрения». Похожее было в 1907-1908 годах после революции 1905 года, когда все друг друга подозревали во всем, чем угодно. А государство чувствовало себя очень уверенно. Такая ситуация и сейчас в России: все ссорятся. Эта позиция неправильная. Мы должны смотреть широко, исторически. Навальный — еще молодой политик, у него много недостатков, но при этом надо позитивно смотреть на любое усилие, которое совершается в пользу более свободного общества и свободы мнений.— Реально ли в России прийти к власти, не разыгрывая националистическую карту?
— Да. В России популярна не националистическая, а имперская карта. Люди гораздо больше ориентируются на то, что «мы — большая, большая страна с разными национальностями, и у нас есть какая-то высокая миссия». Поэтому в России каждое пятилетие кто-то «выходит» и предлагает евразийскую идею, начинает играть на восстановлении образов царской империи. Или играть на империи времен Сталина, которая охватывала чуть ли не полмира. Вот эти чувства задействованы куда активнее, чем национальные.
А где новые имена?
— Почему среди лидеров российской оппозиции нет новых имен? Некоторые говорят: «Они не появляются потому, что у них нет доступа к средствам массовой информации». Но во времена «ранней» перестройки — у первых лиц той оппозиции тоже не было доступа к СМИ.
— Здесь все-таки ситуация обстоит не совсем так. В момент, когда возник общественный подъем, в 2010-2011 годах, который перешел в начало 2012 года, мгновенно обнаружилось, что есть много молодых людей, желающих людей как-то реализовать себя в общественной деятельности. С одной стороны, были Навальный, Яшин и так далее. Был «Окупай Абай», на сцену вышли молодые левые, которых мы раньше не видели. С другой стороны, появились, как ни странно, новые культурные правые, которых раньше тоже не было. Были какие-то оголтелые националисты, а тут — какие-то правые. С третьей стороны, появились молодые парни — сторонники европейского выбора.— Но они не являются первыми лицами нынешней оппозиции... Откроем газеты, войдем в интернет. Разве их имена на слуху?
— Дело в том, что разгром наступил очень быстро. Все заняло полгода, после чего службы безопасности, вся система государственной машины обрушилась и раздавила эти новые площадки. Люди не успели в этом смысле слова как-то о себе заявить. Осталось несколько человек. Вы совершенно правы. Под таким давлением государственной машины мало кто решился продолжать свою политическую биографию.
«Ветераны» уступят дорогу молодым
— Вы думаете, что те же Немцов или Касьянов будут готовы отойти в сторону, чтобы в какой-то момент пропустить вперед новые имена? Они смогут пожертвовать личными амбициями ради демократических идей?
— Думаю, что да. Мне показалось, что протест 2011 года показал, что они готовы к этому. Массовые митинги и выступления 2011-2012 годов, которые собирали 30-40 тысяч человек, показали, что эти «ветераны политического движения» готовы уступать площадку молодым. Понимая, что это надо.
Возможная роль Ходорковского
— А Ходорковский? Он может стать «будущим» России?— Может, но не «будущим», это очень сильно сказано. Он может сыграть какую-то роль в новом правительстве России. Его можно видеть на должности ключевого министра, который бы что-то реформировал. Можно ли представить Ходорковского в качестве главы Антимонопольной службы России? Можно. Может ли он быть главой министерства социальной политики? Думаю, да. Его квалификации на все это хватит.
Еще 15 лет. И появится «культура протеста»
— Если мы вспомним перестройку времен Горбачева, то, как только она началась, в культурной жизни страны произошел огромный всплеск. Литературные журналы стали печатать и то, что годами лежало на полке, и молодых авторов. Из подполья вышел русский рок. Появились смелые фильмы. Телепрограммы — тот же «Взгляд», миллионные тиражи «Огонька». А если вдруг новая перестройка начнется завтра? Никого ведь и нет. Где современная, новая «культура протеста»?
— Я отвечу так. Культурный всплеск конца восьмидесятых и начала девяностых годов, когда страна освобождалась от коммунизма, произошел потому, что система правила очень долго. В подполье или режиме культурного сопротивления находилось целое поколение. Оно испытало на себе давление еще в конце шестидесятых годов, сидело двадцать лет в культурном подполье, и вот оно получило свободу. Оно заговорило. Это был ощутимый момент, и он был связан с большими ожиданиями. Сейчас ситуация другая. Путинский режим, как бы он не был ошибочен или опасен для будущего России, сидит всего 15 лет. Это несопоставимо по сравнению с советской системой.— И сколько Путин или его режим еще должны еще просидеть, чтобы появилась новая волна, которая выйдет из подполья?
— Может для того, чтобы назрело не просто политическое негодование, но и массив культурного сопротивления, должно пройти еще лет пятнадцать.
Русские вместе с поляками — против инопланетян
— «Братья-славяне». Вечная тема. При желании «братьев-славян» можно приписать к любой ситуации, «воткнуть» куда надо. Говорим о православие — будут братья-сербы. Говорим о демократии, рабочем движении и профсоюзах — вспомним о братьях-поляках. Об интеллектуалах — братья-чехи. И все — славяне. Не миф ли это и не глупость — понятие «братья-славяне»? Что между славянами общего?
— Я согласен с теми европейскими славистами, и это много обсуждается, что славизм был большой и важной идеей XIX века. Очень полезной идеей XIX века для национального становления народов Восточной Европы. Теперь это все в прошлом. Сегодня, в нашем мире, и принадлежность к церкви, которая связана с византийской традицией, и принадлежность к языку, идущему от Кирилла и Мефодия, и принадлежность к территориально длинной истории совместных действий, все это уже не означает какой-то особой привилегированной формы единства. Вокруг нас современный мир. И даже если говорить «славянские земли» — как условно «германские земли» в прошлом, с разными диалектами и языками, это все не является основой для военно-политического единства.— А если брать не военно-политический, а человеческий момент. Сходство характеров, к примеру. Есть или между славянами что-то общее?
— На мой взгляд, эта общность — она сконструированная. Мне кажется, окажись мы в условиях каких-то испытаний, если бы инопланетяне напали на нашу планету, к примеру, то тогда сопротивляясь им, мы бы снова пережили с поляками или чехами то, что имеем какое-то общее прошлое.
— Ну а если бы Россия воевала с инопланетянами вместе с Америкой, то эти две страны не пережили бы ничего? Ничего общего?
— И с американцами пережили бы. В том то и дело. Поэтому в какой-то момент это славянское братство — оно важно, но сейчас я не вижу того, чтобы это имело какое-то значение. Мы просто являемся современными народами со сложной историей. У нас есть как объединяющие моменты, так и моменты страшных конфликтов в прошлом.
Разочаровались в Ельцине и мечтают о Гавеле
— Как вы думаете, почему в среде российских демократов Вацлав Гавел является куда более «священной коровой», чем в Чехии? В Чехии о Гавеле можно шутить, относиться к нему с иронией, современники вспоминают о нем с юмором. А в России он — какой-то памятник, что-то неприкосновенное...
— Этому очень простое объяснение. Оно связано с тем, что значительная часть русского политического сообщества сделала для себя такой тяжелый вывод. Что Ельцин, при том, что он был основателем нового государства, должен был быть чем-то вроде Гавела. Но из-за того, что он был партийный и в прошлом советский бюрократ, секретарь обкома, он не довел до конца дело декоммунизации России. Ее десоветизации. Не встал до конца на путь построения национал-демократического государства. Поэтому и говорят: «А вот был бы Гавел... Нам бы такого, как Гавел, который был бы в прошлом не партийным чиновником, а драматургом. Вот может быть тогда он бы повел Россию правильным путем».— Это не мечтательство?
— Да, это в некотором смысле слова мечта. Мы не знаем, что бы получилось. Представим себе, что в момент крушения СССР во главе России лидером оказался бы не Ельцин, а допустим...
— ... Юрий Афанасьев.
— Допустим Юрий Афанасьев. Никаких гарантий, что был бы успех, что у него все бы получилось.
Интеллектуализм в России сильно скомпрометирован
— Если взять нынешнюю Россию. Чье появление в качестве нового «вождя» реальнее? Российского Гавела — человека-интеллектуала или Валенсы — представителя рабочей среды?— Скорее Валенсы. Потому что интеллектуализм в политическом отношении в России сильно скомпрометирован. Нет доверия. В таких небольших странах как Чехия, или еще меньших, как Эстония, другое отношение к представителям образованного класса. Нация не очень большая, и если человек выучился блистательно играть на виолончели, то к нему уже огромное уважение. Из-за ремесла, которым он обладает. В России же недорогое отношение к человеку: «Еще нарожаем!». Может быть, это из-за численности населения. Это я говорю к тому, что в России сейчас был бы более востребованным такой человек как Валенса, то есть тот, кто будет опираться на социальное неравенство и подобную тематику.
Российский рывок за 15 лет
— Поговорим об эмиграции наших дней. Есть ее разные виды или подвиды. Политическая эмиграция — это те люди, которые не согласны с режимом или даже бегут с родины, где их преследуют. Экономическая эмиграция — когда люди едут просто за лучшей жизнью в бытовом плане. Третий вариант — «жизнь и отдых на Западе». Такие фрилансеры, деньги к которым идут к ним из России. Но нет ли и четвертого варианта эмиграции? Я бы его назвал «эстетической эмиграцией». Люди не бегут от политики, не едут за деньгами. Им в России тошно. И грязь, и хамство чиновников, и агрессивная толпа, и пропаганда. И если раньше от этой толпы можно было отгородиться, создав свой круг общения, то теперь такого не получается. «Агрессивно-послушное большинство» все сильнее и сильнее лезет в жизнь каждого, кто не такой, как эта толпа. На Западе конечно не меньшее количество дураков, но они хотя бы не так агрессивны как в России. Можно жить, не пересекаясь с ними. Что вы об этом думаете?
— Мне кажется, что как существенного фактора, культурного, такой эмиграции все-таки нет. Я вижу новую волну дауншифтерскую, это люди, которые не ставят в качестве цели высокие жизненные достижения, а хотят жить спокойно. Наслаждаться жизнью, не стремясь участвовать в «гонке за успех». Они могут уехать в Таиланд, в Черногорию, в шенгенскую зону. Такая эмиграция из России была до недавнего времени. Сейчас иначе. В последний год, когда началась война, появилось ощущение тревоги: «А что будет дальше? А не случится ли так, что Кремль действительно окажется очень опасен, и будет не просто экономический кризис, но и какая-то военная мобилизация?». Поэтому появилась новая эмиграция. Но мне кажется, что Россия за последние 15 лет в смысле жизни, повседневности, совершила большой рывок вперед. Этого нельзя отрицать. Повысилась личная безопасность в городах. Или, скажем, в России в городах-миллионниках не было велосипедного движения. А теперь оно есть. Или появились такие урбанизированные, джентрифицированные кварталы, в которых молодежь имеет возможность вести любой образ жизни.Атмосфера быдлячества исчезнет
— То есть в чем-то Россия — все же Европа?
— В чем-то она Европа, да. И она шла в сторону Европы, если бы после Медведева не свернула с этого пути.
— Ну а в остальном Россия — больше Азия?— Нет. Россия, несомненно, больше Европа. Во всяком случае, последние 300 лет наполнили Россию силовыми полями, включая и провинцию.
— Но если посмотреть на многих туристов из России, приезжающих в европейские города... Не на всех, но на какую-то существенную часть. Вечернее платье — с утра. На высоких каблуках — по брусчатке. Тонны косметики на лице. «Я надену все лучшее сразу». Разве это не часть азиатской ментальности и культуры?
— Нет, это не азиатская ментальность. Это, условно говоря, скорее напоминает Балканы. Россия — она разнообразная. В каком-то смысле юг России — Ростовская область, Краснодарский край — они типологически, по поведению — как тот мир, который изображен в фильмах у Кустурицы. А если брать север России, то он в значительной степени более европеизирован. Петербуржцы или жители Карелии. Они в Финляндию ездят много лет и так далее. Я не вижу такой «культурной заданности». Конечно, это ужасно, что, как шутят, в Карловых Варах из каждого утюга доносится «Владимирский централ», этот блатной шансон. Атмосфера гопничества или как теперь иногда говорят — быдлячества. Но это меняющееся. Потому что таким является старшее поколение. Молодое поколение в городах-миллионниках в последнее десятилетие явно европеизировалось гораздо больше, чем когда либо.
О рантье и интеграции русских
— Я хочу процитировать фрагмент вашего интервью чешской интернет-газете на русском языке. «В Праге русские в основном не работают. Многие просто живут, имея определенные доходы на родине или где-то еще. Это либо дети, которых сюда вывезли родители, то есть это группа обеспеченных, им здесь купили жилье». Вы не оскорбили этими словами тех русских, которые живут в Праге, но при этом работают?
— Нет. На фоне других диаспор, скажем польской или украинской, которые всегда работают — и на мойках, и в строительстве, борются за каждую копейку — мы прекрасно видим, что Россия была достаточно богатой страной. В течение последнего десятилетия точно. С сильным экономическим ростом, в каком-то смысле запредельным. Появились деньги, люди стали покупать недвижимость за границей. В России возникли рантье — это факт. Это социологический факт. Так что русские в гораздо меньше степени интегрируются, чем, скажем, украинцы, которые работают и работают.— А белорусы?
— И белорусы работают. Вынужденно, конечно, но они работают в так называемом социальном низу. А русских не встретишь на самых нижних этажах социальной лестницы.
Русофильская интеллигенция Европы
— Еще одна цитата из этого вашего интервью... О том, что сложно сблизиться с кем-то в Чехии. Вы говорите: «Для меня не составляет проблемы в общении, например, с чешскими гуманитариями, историками или журналистами. Это очевидно, потому что нас объединяют общие интересы. Построить какие-то отношения с людьми, если не существует общих интересов — невозможно». Что для вас общие интересы с иностранцами?
— Я могу говорить не только о Чехии, я могу говорить и про другие страны Восточной Европы, про страны Балтии, где такая проблема тоже всегда была. Или про Польшу. Мы знаем, что и в Польше, и в Чехии есть круг гуманитарной интеллигенции, настроенной в культурном отношении русофильски. По разным причинам. Возможно, они переводили русскую литературу. Или дружили с советскими диссидентами. Это довольно сильная среда. В Чехии эта среда связана, в частности, с именем Карела Шварценберга, с покойным Гавелом и теми политическими кругами, которые участвовали в «бархатной революции». И теми, кто продолжает эти их идеалы. Эти люди имеют очень «продвинутое» отношение к России. Их нельзя склонить к русофобии за счет изменения политического климата в Российской Федерации, они смотрят на дальней дистанции. Они знают все трудности взаимоотношений России и Чехии, они давно не верят в панславизм или славянское единство чешского и русского народов. Но при этом, они интеллектуалы, с которыми вполне понятно как общаться. Я в прошлом году был на книжной ярмарке в городе Табор, это чешская ярмарка интеллектуальной литературы. Там ты видишь переводы современных французских философов, переводы культурологической литературы на чешский язык. Там ты видишь ту же среду, в которой сам вращаешься в России. Точно такую же, только чешскую. И в этом отношении — я не вижу никаких проблем в общении.Потребность морализма и культурный официоз
— Вам интересна современная чешская культура?
— Безусловно. Она необычайно близка одному аспекту русской культуры, связанному с Хармсом и с русским авангардизмом. Чехам очень хорошо понятен русский авангард, литература начала XX века и двадцатых годов. В чешской литературе и культуре тоже присутствует сильный элемент абсурдизма. Качественного культурного абсурдизма. Это нас сближает. Это момент, который всегда интересен. Любопытно смотреть на алогичность, иррационалость мышления другого народа, но при этом понимать, что в этом иррационализме есть что-то общее. У чехов и у нас.— Не является ли современная российская культура пуританской, ханжеской?
— С этим можно согласиться. В России часто, словно эпидемия, по каким-то причинам возникает потребность морализма. Временами — очень сильная потребность. Или какого-то государственного или патриотического романтизма, чего конечно в Чехии нет, где вся тематика человека и государства подается с большой-большой иронией. Это очень правильно. А в России временами вспыхивает какой-то чудовищный моральный и культурный официоз.
Откуда эта ущемленность?
— Как-то здесь, в Праге, я общался с одним известным «интеллектуальным» русским писателем. Речь зашла о театре. И он говорит: «Чтобы я пошел в чешский театр? Боже. Это такой низкий уровень по сравнению с Россией». В какой-то другой день я говорил с одним московским режиссером, который был на гастролях в Чехии. Он возмущался: «Что за убогая Прага? После одиннадцати вечера пожрать негде, в Москве все открыто, а по Праге нужно бегать, искать ресторан, где готовят поздно вечером. Омерзительно». Почему со стороны как умных, так и неумных людей часто встретишь высокомерие, презрение: «В России все лучше, а Чехия — провинция»? И это относится не только к Чехии, а вообще — к иным странам.
— Этого нельзя отрицать. Такое отношение есть. Вот чем оно вызвано — это важный и интересный вопрос. В значительной степени ответ на этот вопрос лежит и в плоскости этого Донбасса, будь он неладен, и всей истории с Украиной. Откуда у России и у российского населения возникло такое страшное самодовольство? Правильно говорят: «Какая-то травма все-таки имеется». В постсоветское двадцатилетие возникла какая-то потребность возвышаться над другими народами. Непонятно почему. С одной стороны, Россия — богатая страна, были возможности...— «В России — все лучшее!»
— Вот почему «все лучшее»? И почему возникла необходимость, пользуясь культурными достижениями других народов, их отрицать? В этом есть какая-то ущемленность. А вот почему она появилась — не знаю.
Власть повторяет советские схемы
— А есть что-то, чем современная Россия на самом деле может гордиться?
— У России очень хорошая культурная история. Культурный разрыв с миром не произошел. Он собственно сейчас продемонстрирован на Звягинцеве. На Западе все закричали: «Это новый Тарковский!»
— Чем можно объяснить некое «раздвоение личности государства»? С одной стороны, Россия официально отправляет фильм Звягинцева на «Оскар», а с другой — всячески его травит? Или Никита Михалков. По телевидению и в прессе — патриот, выступает за великую Русь, консерватор, а на его московский кинофестиваль приезжает немало прогрессивных фильмов, которые бы министр культуры Мединский сразу запретил?— Это напоминает советскую культурную политику. Если вспомнить, она тоже все время колебалась. Никогда в Кремле не могли окончательно решить: надо ли полностью запретить или все-таки дать возможность немного говорить. Поэтому Театр на Таганке существовал и даже имел возможность выезжать на гастроли. Точно так же как Тарковский. Ведь, казалось бы, он снял «Андрея Рублева», который был осужден внутри страны: и какой-то культурной элитой, и партийными органами. Но Тарковскому потом дали возможность снимать кино. То есть они все же понимали, что полностью культурная вивисекция невозможна. А нынешняя российская власть очень сильно повторяет советские схемы. И руководство страной, и руководство обществом, и культурная политика очень начинают напоминать советскую.
Культурная площадка для 15%
— В ваши планы входит создать в Праге какое-то место, где могли бы общаться русские, живущие здесь. Проходить культурные акции, дискуссии и прочее. Сразу два вопроса. Первый. Насколько на эти акции будет реально привлечь молодежь, живущую «вне границ»? Ведь если ей что-то интересно из российских фильмов или книг, она найдет это в том же интернете. Да и общается она не только среди русских, а среди «граждан мира». И второй вопрос. В Чехии — порядка тридцати структур «соотечественников»: там и барды, и много чего. Большинство из них как-то «прибились» к посольству России и российскому центру науки и культуры при посольстве. Понятно, что их культурные акции вряд ли бывают особо оппозиционными. Означает ли, что то место, та структура, которую вы хотите создать, будет рассчитана на ту часть русскоговорящих, которые не совсем «крымнаш»?
— Совершенно верно. Необходимо создать активную «площадку общения». И не только в Праге. Я еще опираюсь на поддержку друзей в Берлине, Вене, Варшаве. Мы обдумываем: а не сделать ли своего рода сеть культурных площадок в некоторых европейских столицах. Конечно, люди, на которых все будет рассчитано — они меньшинство. Мы знаем, что и в Берлине, и в Праге, 85% русскоговорящей диаспоры — «крымнаш». Они поддерживают агрессивную политику Кремля. Но оставшиеся проценты в культурном отношении нам близки. И в этих наших центрах проходила бы любая культурная коммуникация. Дискуссии, показы фильмов, обсуждение новых книг. Обязательно, чтобы на этих площадках были представлены и русские гуманитарии, которые работают за границей. Они очень известны, они интегрированы в университетские среды разных стран мира. Вот такой культурный обмен должен быть. Подействует ли он на молодежь? В крупных городах Европы немало русскоговорящих студентов, но возможно, что их значительная часть пройдет мимо этого. Но достаточно и того, если этим заинтересуется хотя бы малая часть русского студенчества.Почему патриоты-эмигранты не возвращаются в Россию
— Как вы сказали, и я думаю, что так оно и есть, примерно 85% эмиграции — фанаты Путина, политики Кремля и ярые «крымнашевцы». Часть из них не возвращаются из «поганой» Европы потому, что живут они неплохо, даже очень хорошо, всем довольны, всем спокойны, дети — в лучших школах и институтах, безопасность. И ехать обратно в Россию, пусть и при всей заочной любви к ней, эти люди не хотят. Но есть же и достаточно большая прослойка тех, кто живет здесь не так и хорошо. И если бы они вернулись в Россию, то может стали бы там жить лучше. Да и пропаганда им бы радовалась: «Вот, не выжили в адских условиях Запада». Почему эти люди не едут на «любимую родину» и не «поднимают ее с колен» изнутри?
— Мне кажется, все это по той причине, что постсоветское двадцатипятилетие не убедило российского человека в том, что власть — устойчива. И в том, что общество — устойчиво. Может тем, кто живет здесь, что-то и не нравится, но при этом они очень отчетливо чувствуют, что в целом это гораздо более устойчивое общество. Здесь насилие не начнется так быстро и так внезапно, как это может случиться в России.
— Насилие — это беспорядки и война?
— Да, и беспорядки, и война. Или вдруг внезапно появится какая-то сегрегация, которая коснется и тебя. По каким-то причинам ты окажешься группой населения, которая лишена шансов. Люди это чувствуют прекрасно. Поэтому они предпочитают оставаться там, где отчетливо безопаснее.