Столетие «иконы «Пражской весны» 1968 года» Александра Дубчека
В мировом масштабе не так много личностей чехословацкой истории. В книгах, посвященных мировым и европейским событиям ХХ века, мы встречаем Т. Г. Масарика, Эдварда Бенеша, Вацлава Гавела, а из словацких представителей – как раз Александра Дубчека. Его воспринимают как «икону Пражской весны 1968 года» и мужественного реформатора социализма, защитника суверенитета и независимости Чехословакии, как предшественника Михаила Горбачева. 27 ноября исполняется 100 лет со дня рождения Дубчека. Как оценить сегодня его значение в современной истории?
Этот положительный интерес к Дубчеку должен в действительности относиться ко всему 1968 году в Чехословакии. Хотя понятно, что с отступом времени такое символическое олицетворение и напрашивается, было бы ошибкой непосредственно отождествлять события 1968 года с влиянием одной личности. Более того, реальная историческая роль Дубчека и его место в исторической памяти далеко не однозначны.
Детство и юность в Советском Союзе
До 1968 года жизнь Дубчека шла по более или менее обычной схеме его сверстников по поколению из рядов видных деятелей коммунистической партии. Однако его детство и юность были более разнообразными, и даже можно сказать, драматичными. Александр Дубчек родился 27 ноября 1921 года в Угровце, в Словакии, вскоре после того, как его родители вернулись из США в новую Чехословакию. Если бы они задержались там еще на пару месяцев, он родился бы американским гражданином. При этом, спустя несколько лет, Дубчек чуть было не стал советским гражданином. Его семья пробыла в Словакии недолго. В 1925 году его отец Штефан Дубчек, убежденный и деятельный коммунист, решил уехать с семьей в Советский Союз в рамках деятельности кооператива Interhelpo.
Дубчеки жили в Бишкеке, в советской Киргизии, а затем переехали в Горький. Вопрос в том, как на самом деле Дубчек провел годы в сталинском Советском Союзе, и какой опыт он там приобрел. В своих воспоминаниях он писал о колебаниях, которые вызывали в нем сталинские репрессии во время «великого террора». Но, возможно, это была рационализация задним числом. Не было похоже, чтобы он имел какие-либо сомнения в отношении СССР до трагической ночи 21 августа 1968 года. Осенью 1938 года, когда условием для того, чтобы остаться в СССР был отказ от чехословацкого гражданства и принятие советского гражданства, Дубчеки решили вернуться на родину. В то время Чехословакии оставалось всего несколько месяцев существования, и совершеннолетие Александр Дубчек уже встретил в качестве гражданина Словацкого государства. В то время молодой Дубчек вступил в нелегальную коммунистическую партию и принял участие в Движении сопротивления. Во время Словацкого национального восстания он воевал в партизанских отрядах и был ранен. Его старший брат Юлий во время восстания погиб.
Путь к «Пражской весне»
После 1945 года Дубчек, уже живя в Чехословакии, начал совершенно обычную карьеру чиновника Коммунистической партии. Он все выше и выше продвигался по партийной лестнице, прошел партийное обучение, в частности, учился в Москве в 1955-1958 годах.
«Моим преимуществом было то, что я свободно говорил по-русски, так что большую часть времени я проводил со своими русскими коллегами, и профессора меня воспринимали как местного. Тем больше я ценю свой красный диплом. Я изучал там практически все: от истории до экономики. Больше всего меня, однако, интересовали лекции по литературе и обязательное чтение. Разумеется, все, что нам преподавали, интерпретировалось через призму теории марксизма-ленинизма. Каждое инакомыслие тут же клеймилось как ревизионизм и враждебные настроения. Несмотря на это, Маркса я полюбил, и из всех идеологов его учение мне казалось самым логичным», - вспоминал годы учебы в Москве в биографической передаче на «Чешском Радио» Александр Дубчек.
В 1960-е годы его партийная карьера пошла резко вверх. Уже в 1962 году он стал главным секретарем обкома КПЧ в Братиславе, в 1963 году – первым секретарем и членом председательства ЦК компартии Словакии. Тогда же он способствовал реабилитации Густава Гусака и Владимира Клементиса. В некоторых вопросах, таких как последовательная реабилитация в основном словацких жертв сфабрикованных процессов 1950-х годов, он и ранее вступал в споры с Антонином Новотным, однако в 1967 году он не был программным противником партийного руководства. Несмотря на это, Новотный в рамках партийного конфликта назвал его националистом и ревизионистом. После вынужденной отставки Новотного 5 января 1968 года Дубчек был избран первым секретарем именно потому, что его посчитали подходящим компромиссом между лагерем реформистов и консервативным крылом КПЧ.
Это был первый раз за 50-летнюю историю Чехословакии, когда у руля правления стоял словак. Удивление и любопытство вскоре сменились растущим интересом и поддержкой в чешской среде. Весной 1968 года Дубчек стал символом реформистской, получившей поддержку большинства по всей стране, попытки преобразовать существующую систему в нечто более рациональное и гуманное, а также воплощением нереальных надежд и ожиданий.
Рост популярности Дубчека, подтвержденный опросами общественного мнения в то время, был вызван сочетанием различных факторов: поддержкой политики, которую он представлял в глазах общественности, но, конечно же, и его манерой поведения, личными качествами, харизмой. Дубчек как личность существенно отличался в очень хорошем смысле от коммунистических аппаратчиков до и после него.
«Дубчек на самом деле сильно отличался от коммунистических функционеров до него и после него. Он обладал харизмой и умел общаться как с народом, так и с прессой, допускал забавные оговорки, - выдающимся оратором он не был. Весна и лето 1968 года были особенным временем, когда ведущие представители компартии должны были обращаться к народу по-иному, нежели предыдущие аппаратчики. Дубчек, определенно, имел ту популярность, которой другие функционеры могли лишь завидовать», - рассказывает историк Олдржих Тума.
Уже в мае симпатия и общественная поддержка Дубчека усилились, благодаря широко распространенному мнению о том, что именно он был решительным и способным защитником независимости от возрастающего недовольства Москвы, Варшавы и Восточного Берлина. Сегодня очевидно, что это было больше верой и иллюзией, чем реальной оценкой ситуации. И именно это внешнее давление также помогло в глазах общественности извинять и объяснять несоответствия, лавирование и маневры, которые Дубчек демонстрировал летом 1968 года.
Советская оккупация и «нормализация»
Вторжение Советского Союза и других государств Варшавского договора, арест, похищение, неясности и опасения за судьбу или даже жизнь Дубчека в первые дни после 21 августа 1968 года увеличили его популярность до невообразимых высот. И только потому, что в глазах общественности его окружал ореол героя и мученика одновременно, его эмоциональное выступление после подписания Московского протокола и возвращения на родину 27 августа могло произвести такое впечатление, какое оно произвело. От глубокого подозрения и сопротивления тому, что, по всей вероятности, произошло в Москве, и что пообещала там чехословацкая делегация, к смиренному принятию того, к чему призывал народ вздыхающий Дубчек: отказаться от открытого сопротивления и вернуться к нормальной жизни – пусть и в оккупированной стране, но с верой и надеждой в то, что еще не все потеряно.
«Любой ценой необходимо воспрепятствовать дальнейшим страданиям и новым потерям, потому что этим реальную ситуацию не изменить, а ненормальное положение в нашей стране продолжалось бы. Если мы готовы воспрепятствовать кровопролитию, это не означает, что мы хотим пассивно подчиниться возникшей ситуации. Напротив, мы делаем все возможное, чтобы найти, - и мы убеждены, что найдем, - пространство, пути и средства, чтобы развернуть и вместе с вами всеми осуществлять политику, которая в результате приведет к нормализации отношений», - такие слова прозвучали в речи Александра Дубчека после его возвращения из Москвы в августе 1968 года.
Вера в Дубчека опиралась, прежде всего, на веру в него как в человека, политика, который «сможет приспособиться к ситуации, сможет, считаться с людьми» (В. Гавел в одном из последних эфиров свободного противооккупационного телевизионного вещания из импровизированной студии на Ештеде). Но Дубчек не смог.
Некоторые словацкие историки отвергают оценку политики Дубчека 1968 года как наивную и неловкую. Их главный аргумент: тот, кому удалось избежать рисков в течение двадцати лет и действовать в такой специфической среде, как аппарат Коммунистической партии, не может быть наивным или неловким. Однако маневрирование в закулисной среде интересов и интриг отдельных групп было чем-то иным, нежели принятие решений перед лицом эмансипированной общественности и, тем более, в ситуации, когда на кону стояла судьба страны.
Конечно, по мере увеличения числа повторяющихся компромиссов и капитуляций осенью и зимой 1968-69 годов возрастала неуверенность, а критические взгляды на Дубчека и его политику все умножались. Стиль, в котором он постепенно уходил из политики, неизбежно способствовал этому, поскольку он позволял манипулировать собой и принимал все менее и менее значимые должности вплоть до горького конца, исключения из партии и общественной жизни. Когда сотни и тысячи людей вышли на улицы Праги, Брно и других городов в день первой годовщины оккупации, они бурно протестовали против приближающейся «нормализации», чаще всего звучало именно имя Дубчека. Его популярность в обществе не поколебал даже тот позорный факт, что в августе 1969 года в качестве председателя Федерального собрания участвовал в принятии так называемого «Закона полицейской дубинки», который стал эффективным инструментом репрессий. А ведь он мог бы его и не принимать.
«Мог бы. Это была, пожалуй, моя самая большая личная ошибка. Если бы я мог что-то изменить, это был бы именно «Закон полицейской дубинки». Моя подпись под ним означала окончательное завершение «Пражской весны». Моя подпись означала, что человек, который «Пражскую весну» начал, он же ее и закончил. Этот закон заставил людей замолчать. Я им был больше не нужен».
Дубчек как символ минувшей эпохи
Дубчек вскоре полностью исчез из общественной жизни, и следующие два десятилетия он вспоминался только как отрицательный символ 1968 года и объект порой очень агрессивных нападок со стороны правителей эпохи «нормализации». Вторая волна его популярности пришлась на «Бархатную революцию» в пятницу, 24 ноября 1989 года, когда он публично выступил в Праге после более чем двадцати лет. Это произошло на Вацлавской площади во время антиправительственного митинга, на который собралось более ста тысяч человек. Первая фраза его речи с балкона Издательского дома «Мелантрих», где он стоял рядом с Вацлавом Гавелом, вызвала бурю эмоций и энтузиазма: «Мои дорогие пражане, я люблю вас, и вы это знаете». Но вскоре последовало отрезвление. Выступление Дубчека на еще более крупном мероприятии на пражской Летне было немного разочаровывающим и даже скучным, он определенно не представлял четкой политической программы.
Стремительное развитие событий в конце 1989 года, а тем более в первой половине 1990 года, оставило Дубчека в стороне, и его деятельность на посту председателя Федерального собрания до 1992 года воспринималась с растущим чувством неуместности и неловкости. Часто обсуждается договоренность от декабря 1989 года между Вацлавом Гавелом и Александром Дубчеком о том, что Гавел освободит пост президента Дубчеку после выборов 1990 года. Как бы то ни было, летом 1990 года это было уже невозможно. Политическая атмосфера настолько изменилась, особенно на чешской территории, что Дубчек, будучи бывшим высокопоставленным функционером Коммунистической партии, был бы совершенно неприемлем на посту президента. По мнению историка Олдржиха Тумы, именно то, что Дубчек был всего лишь символом минувшей эпохи, хоть и реформатором, и исключенным из рядов партии коммунистом, сыграло решающую роль.
«В 1989 году Дубчек, определенно, был человеком прошлого, он был, скорее, символом, медиальной фигурой, нежели реальным человеком или политиком. Было важно, что он появился на площади в Братиславе и в Праге на Вацлавской площади. Тем не менее, в ноябре 1989 года и в последующие пару лет политической карьеры, которые ему оставались, он уже не представлял никакой релевантной политической программы. У Вацлава Гавела в действительности были все предпосылки для того, чтобы стать президентом», - подытоживает историк Олдржих Тума.
Хотя Александр Дубчек зафиксирован в чешской исторической памяти как ключевая фигура в чрезвычайно важном эпизоде национальной истории, в Чехии к нему относятся гораздо более трезво и критически, чем в Словакии. В местной исторической памяти, причем не только в художественной литературе и кинематографии, но даже в историографии его фигура иногда приобретает агиографические черты. Несколько парадоксально в этом контексте то, что Александр Дубчек был гораздо в большей мере чехословацким политиком, нежели словацким. И символическим подтверждением этого стала его трагическая смерть осенью 1992 года в автокатастрофе, когда он не пережил распадающуюся Чехословакию.
