Виталий Манский: «После 24 февраля не просто стыдно, а для меня невозможно быть гражданином России»
«Чтобы сегодня работать в России, творческий человек должен на своем театре, на костюме или на своей странице в Фейсбуке разместить зловещую букву «Z» и выражать поддержку российскому государству в его псевдоправе воевать с другими странами. … Независимым человеком в России сегодня не может быть никто», – подчеркивает режиссер-документалист и общественный деятель Виталий Манский.
Слушайте аудио версию интервью с режиссером.
Картина Виталия Манского «Свидетели Путина» получила гран-при «За лучший фильм» чешского кинофестиваля в Карловых Варах.
А лента «Горбачев. Рай», снятая при поддержке чешской компании Hypermarket Film, «Чешского Телевидения» и Государственного фонда кинематографии Чешской Республики, удостоен «Специальной премии за лучший фильм о политике» Международного фестиваля документального кино Ji.hlava.
Интервью с режиссером, который с момента отторжения Россией полуострова Крыма от Украины проживает в Риге, специально для «Чешского Радио» и Русской службы Radio Prague International записала журналист-международник Ивана Миленковичова.
– Мы видим, что все больше и больше представителей российского культурного общества уезжают из России. Вы эмигрировали в 2014 году, когда было возможно ограниченно заниматься кинематографией. Однако сейчас можно говорить о настоящей эмиграции среди этой культурной прослойки. Что произошло? Полная «зачистка поля» или можно еще все же говорить о независимой культуре в России?
– Я думаю, что все же есть еще российские деятели культуры, которые полагают, что можно продолжать находиться в России, заниматься культурной деятельностью на благо российской аудитории, находиться при этом в каком-то компромиссе с реальностью. Конечно, эти люди не занимаются актуальным искусством. Они в какой-то степени работают на пространстве чистого искусства или коммерческого искусства, как они полагают. Многие мои друзья, коллеги продолжают трудиться на сериальном производстве. И они в наших многочисленных личных беседах пытаются убедить меня или пытаются убедить себя, что, снимая сериал на удаленные от актуальности темы – на темы нравственности, семьи, исторические темы – что они, дескать, не работают на власть.
Но, во-первых, круг этот с 24 февраля значительно сузился. Во-вторых, они понимают, что это условное право работы стоит им полного отказа от самих себя. Они все либо удалились из социальных сетей, либо постят только кошечек. Они не называют войну войной, они вообще не говорят ничего про СВО, никак не комментируют то, что происходит в стране. Если раньше можно было быть главным режиссером театра, главредом журнала, и на своей аватарке в фейсбуке поместить украинский флаг – в общем, не ходить на митинги, проявлять вольнодумство, но в своей профессиональной жизни об этом ничего не говорить – то сейчас уже это невозможно. Сейчас, чтобы продолжать работать, ты должен разместить на своем театре, костюме эту зловещую букву Z, в разной степени активности выражать свою поддержку российскому государству в его псевдоправе воевать с другими государствами. Только в таком контексте ты можешь продолжать свою работу. Должен отметить, что круг таких людей после 24 февраля значительно сузился, но не исчез. У меня есть друзья, кто снимает комедийные сериалы, любовные драматические сериалы, и надеются, что тем самым они смогут найти баланс между совестью и ее отсутствием.
– Тот факт, что культура сегодня находится под тотальным контролем государства и пропаганды, нехватка независимой культуры – как это все скажется в будущем на обществе?
– Независимым человеком в России сегодня не может быть никто, особенно если речь идет о деятелях культуры, искусства, о тех, кто является ньюсмейкерами, кто имеет большие подписки в социальных сетях – спортсмены, модели, актеры, блогеры. Невозможно оставаться независимым человеком. Те актеры, кто поддерживал Украину или просто осуждали войну, внесены в черные списки. Их нельзя ни снимать, ни куда-либо приглашать. Режиссеры не получают картины, увольняются, их спектакли снимают из репертуара, перестают выпускать пьесы авторов – выходит полнейшая зачистка.
Вы спрашиваете, скажется ли это в будущем? Это сказывается уже в настоящем. Зачем заглядывать в будущее, если мы в настоящем уже видим гуманитарную катастрофу? Другой вопрос: человек, которому перекрывают дыхание на одну, две, три минуты – он еще жив. Но на пятой минуте – может быть, медики меня поправят по поводу цифр – на пятой минуте кислород перестает поступать в мозг. И несмотря на то, что сердце еще будет биться, человек уже будет мертв. Я бы это уверенно перенес на наше общество. Конечно, здесь речь не о минутах, но, может быть, о месяцах. Может быть, это вопрос полутора лет, и произойдет полнейшая гуманитарная катастрофа. Кстати сказать, Кремль это тоже понимает, и пытается в срочном порядке поставить под ружье некую новую культуру, неких новых деятелей, которые готовы работать на кремлевскую идеологию. Это у них получается не очень успешно, потому что самые яркие, талантливые, востребованные люди, конечно, отказались от работы на кремлевскую военную доктрину. Однако стали появляться либо аутсайдеры, которые были ранее незаметны, и молодые циники. Но они, в свою очередь, понимают, что общество без культуры превратится в дикарей. А с дикарями – сложно. С рабами – легко. Рабов можно заставить безмолвствовать. А дикарь – он непредсказуем.
– Если я правильно вас поняла, вы не уверены в каком-то восстановлении общества? Существует предел, из-за которого нет возврата? С другой стороны, ведь даже в самые темные советские времена появились в стране такие личности, моральные авторитеты, как Александр Солженицын, Сергей Ковалев и прочие.
Я жил и был достаточно сознательным человеком в советские времена. В 1968 году я уже собирался в первый класс. Это когда в Прагу заходили танки, а на Красную площадь вышли семь человек с плакатом «За вашу и нашу свободу!». Но я хочу здесь подчеркнуть: факт выхода этих людей на Красную площадь был известен в СССР, может быть, 0,005% населения; потому что вся информация была в руках Центрального комитета коммунистической партии. Эти люди, вышедшие на Красную площадь – они, скорее, защитили свою совесть и совесть людей, которые были готовы к сопротивлению. Но их выход для Советского Союза в массе своей значил ровным счетом ничего, потому что Советский Союз этого просто не знал. Ковалев – Ковалев сидел в «Пермь-36», лагере для политзаключенных. Солженицын не издавался в Советском Союзе, а те издания, которые уже были выпущены, изымались из оборота. Читателей самиздата, слушателей «Радио Свобода» и «Голос Америки», думаю – я не знаю точную статистику – было около 3% населения страны.
И то же самое сегодня делает Кремль. Сейчас в России невозможно услышать по радио Аллу Пугачеву. Певицу, которая как пять Карлов Готтов с Вондрачковой и остальной эстрадой вкупе. Абсолютная звезда. Ее песни – как народные песни. Казалось, что без нее невозможно себе представить музыкальное пространство России. И вот ее сегодня нет, потому что она осудила войну и действия Кремля. И Кремль понимает, что люди должны просто забыть о Пугачевой. Должны забыть о некоторых актерах – режиссеров массовый зритель и так не знает. Могу сказать, что после моего отъезда из России в 2014 году ни один мой фильм по ТВ не был показан – несмотря на то, что раньше, до моего отъезда, мои фильмы не просто показывали по телевидению, а оно платило очень большие деньги за право показать их. Каналы конкурировали между собой за мои фильмы. Так вот с 2014 года ни один фильм не был показан. Фильм «Горбачев» о президенте СССР – уникальная лента хотя бы из-за материала и того, что Горбачев уже умер: этот фильм купили для показа практически во всем мире, даже в Японии. В России мы смогли показать этот фильм только на фестивале «Artdocfest».
– С другой стороны, были попытки украинских представителей запретить разным российским режиссерам, актерам, певцам выступать в Европе. Как вы относитесь к этому?
– 24 февраля, когда началась активная фаза войны, и параллельно мои украинские друзья и коллеги вышли с предложением о, так сказать, бойкоте русской культуры, я к этому отнесся скорее осторожно, нежели был готов разделить такую позицию. При этом я хочу подчеркнуть, что до первых заявлений украинской стороны с требованиями о запрете русской культуры так сложилось, что фестиваль «Artdocfest» в Риге, который открылся 2 марта, оказался первым крупным кинофестивалем в мире, состоявшимся в военное время. Это абсолютное совпадение. Но нам, конечно, нужно было показать некий пример коллегам по фестивальному движению, как нужно реагировать на эту войну. 25 или 26 февраля мы внесли изменения в регламент мероприятия: написали, что фестиваль не будет принимать к показу фильмы, произведенные неважно кем, но при финансовом участии российского государства. При этом мы даже поставили запятую и добавили: «и аффилированных с государством структур». Если юридически подходить к вопросу, то Газпром, например, не является государством – это акционерное общество, но при этом очень мощный владелец медиа-ресурсов, который также финансирует документальное кино. Мы сняли с показа два фильма, но сохранили ленты, которые делают независимые авторы, не только без поддержки государства, но и наперекор ему, в борьбе с ним. Я считаю, что это очень важно. Однако по мере развития войны и усугубления преступлений, которое совершает российское государство, я все больше принимаю сторону украинских коллег и их тревогу по поводу продвижения российской культуры в мире.
– Ситуация сейчас такая: в сентябре вас в России объявили в розыск, якобы из-за клеветы. Из-за того, что вы сказали следующее: на Международном московском кинофестивале, которым руководит Никита Михалков, воруется не менее 85% бюджета. Почему вы так думаете? Изменилась ли сейчас ваша позиция?
– Совершенно очевидно, что российское государство делает все, чтобы я не только физически не мог работать в России, но и для того, чтобы я не мог работать с Россией и российскими авторами. Чтобы работа со мной была опасной для людей, живущих в России. Поэтому они всячески инспирируют абсурдные уголовные дела, объявляют меня по непонятным поводам в федеральный розыск, чтобы я не смог ездить не только в Россию, но и в страны СНГ, которые могут выдать меня России. При этом за их действиями наблюдается какая-то беспомощность и бессилие. Они же показывают невозможность этой власти честно бороться; не просто честно, о какой вообще честности я тут говорю – но убедительнее, что ли, эффективнее бороться.
Обвинили они меня в клевете на Московский фестиваль. Между прочим, Московский фестиваль в советские годы проходил в тандеме с фестивалем в Карловых Варах. Один год – в Варах, другой – в Москве. И я хочу заметить, что фестиваль в Карловых Варах, который знают во всем мире, он является одним из самых авторитетных кинофестивалей в Европе, о нем пишут во всем мире, туда приезжают тысячи людей – его бюджет меньше, чем бюджет Московского кинофестиваля, о котором не знает никто и пишут нигде. Даже если какой-то фильм из другой страны побеждает на нем, то в этой стране не пишут о том, что вот, дескать, наш фильм победил на Московском кинофестивале. Это разве не факт воровства денег? Неэффективное использование средств – это разве не воровство? И если они ничего не могут мне предъявить другого – ведь я работал когда-то на госслужбе и распределял серьезные бюджеты, и за годы работы не взял ни одной взятки – ко мне юридически невозможно подкопаться.
– Кстати, что случилось с Михалковым? Режиссером, который был хорошо известен за границей, получил много наград, включая «Оскара», и превратился в одного из главных пропагандистов, распространяющих дезинформацию не только про Украину, но и насчет коронавируса. Что это за метаморфоза?
– Вы знаете, мне кажется, что это происходит ровно так же, как это произошло с Путиным. Путин ведь не 24 февраля 2022 года начал войну. Ну хорошо: когда он уничтожал независимые медиа в России, сажал политиков, убивал политиков и журналистов в России – Запад мог на это не обращать внимание. Но когда он начинал войну в Грузии, аннексировал Крым, начал войну в Украине (в 2014-м, подчеркиваю, а не в 2022 году), он по-прежнему приезжал на всякие саммиты, встречался, фотографировался и обнимался с мировыми лидерами. Если мне не изменяет память, с президентом Чехии он тоже был в публичных отношениях. И если он видит, что все, что он делает, ему ничего не меняет в статусе, он продолжает это делать увереннее.
О Михалкове. Между прочим, я принимал участие в карловарском кинофестивале, когда туда приезжал Михалков и получал премию за вклад в кинематограф в Чехии. Куда смотрели чешские коллеги, о чем они думали, когда они это делали? Это все процесс этих метаморфоз. Человек видит, что он может выступать за самые консервативные, самые махровые преступные планы, и при этом он нормально конвертируется в цивилизованную жизнь, отдыхает в лучших отелях, принимается высшим светом цивилизованного мира – и вот, пожалуйста, уверовал, что все нормально. Он может быть империалистом, и это в пределах допустимого, почему нет? Я вас уверяю, если бы Михалкову после 2014 года закрыли визы, перестали показывать его фильмы, перестали о нем писать, то в 2022 году он бы не был таким Михалковым.
– Когда вы в 1999-м и начале нулевых годов снимали Путина, вы заметили тогда какие-то тревожные тенденции или он просто раз – и превратился в человека, который есть сейчас?
– Дело в том, что я снимаю реальное кино. Это значит, что там нет сценария. Я вхожу в жизнь и проживаю ее вместе со зрителями. Я снимаю события параллельно с тем, как сам в них разбираюсь. Я познакомился с Путиным и сразу стал снимать фильм. Потом, в 2017-2018 гг., я поднял архивы, стал делать картину «Свидетели Путина» - и вот там я по ходу материала и разговоров с Путиным я обнаружил, как у меня начинают возникать сомнения, опасения, появляется удивление и раздражение. Когда я стал свидетелем возвращения советского гимна, я был искренне потрясен и искренне высказал свое несогласие с этим.
Поэтому я бы не говорил не о трансформации, а о понимании людей. У кого-то это понимание приходило раньше, как у меня, потому что я был в непосредственном контакте, у других позже. Даже для людей, которые придумали и сделали Путина, которые вообще придумали эту операцию «Преемник», в результате которой Путин выиграл кастинг на роль президента и стал им – даже эти люди окончательно поняли все достаточно поздно. Например, ключевая, если не главная фигура этой операции – Анатолий Чубайс, он бежал из России в феврале или в марте 2022 года. Бежал, бросив все, включая огромный дом в Подмосковье. Бежал бегом с одной сумкой.
– У вас, как и у многих, родившихся на территории СССР, богатая личная история. Вы родились во Львове, но большую часть жизни провели в России, а последние восемь лет – в Латвии, в Риге. Насколько российское вторжение повлияло на вашу идентичность? Кем вы себя ощущаете? Украинцем, русским? У вас еще есть желание как-то ассоциировать себя с Россией?
– Когда я в 2014 году уехал из России, то до 2022 года меня часто представляли в прессе, как «российского режиссера, родившегося в Украине и живущего в Латвии». А я, начиная с 2014 года, ловил себя на следующем. В аэропорту, проходя паспортный контроль, ты достаешь паспорт и стоишь с ним в очереди. И я осознал, что поворачиваю документ тыльной стороной, чтобы проходящие мимо люди не видели, что у меня русский паспорт. Я понимал, конечно, что никто меня за это не ударит, не плюнет, но мне самому было стыдно: люди посмотрели бы на меня и увидели, что я – русский.
После 24 февраля это уже не стыд, это невозможность быть гражданином России. И я не знаю, как с этим быть и разбираться юридически. Я точно понимаю, что я родился в Украине, там же получил свой первый паспорт, и точно понимаю, что моя родина – Украина. Я не могу сказать, что я – украинец, потому что, мне кажется, в этом есть какое-то желание спрятаться за спиной гордых, смелых военных, которые сейчас защищают Украину. Но я, конечно, всей душой с Украиной, и я истово молю о ее победе.
– После вторжения вы отправились в Украину, чтобы эвакуировать вашу маму из Одессы. У вас возникла какая-то внутренняя необходимость запечатлеть на камеру то, что происходит? Ведь в прошлом вы в фильмах использовали личные архивы.
Вы знаете, это настолько сильное потрясение… Я сейчас скажу очень непрофессиональную вещь: я не смог собраться с силами, чтобы это сделать. В пять утра 24 февраля, я позвонил маме по скайпу в Одессу, разбудил ее и рассказал, что началась война. В скайпе, как вы знаете, сбоку достаточно нажать кнопочку, чтобы видео записывалось. У меня даже на это движение пальца не хватило физических сил. Я в данном случае оказался тем врачом, который упал в обморок от вида крови. Но просто было так много крови, что я не мог не упасть в обморок.
Прежде всего, я отодвинул все проекты, которые были у меня в работе. У меня фильм был готовый, он лежит у меня до сих пор – я его не выпустил, потому что мне кажется, что он сейчас ни про что. И только через полгода я встретился со своими украинскими друзьями, вошел в украинский фильм. Сейчас из Украины приехала режиссер, мы сидим, монтируем картину о добровольцах, которые пошли на войну. И я не так давно ездил в Украину снимать. Проехал всю страну. Я вошел в этот фильм сорежиссером, сопродюсером. Только так я выкарабкиваюсь из шока, который испытал с начала войны.
