За свободу Чехословакии, за свободу Украины
Когда ему было пятнадцать лет, через его город на Западной Украине прошли советские войска. Они двигались в сторону чехословацкой границы. Август 1968-го Зорян Попадюк забыть не мог, и это чувство несправедливости соединится в нем со стремлением к национальному возрождению Украины. В 1973 г. двадцатилетний студент Львовского университета будет арестован «за антисоветскую деятельность». В лагерях и ссылках Зорян Попадюк проведет пятнадцать лет – Мордовия, Магадан, Казахстан, Пермь-36. Сердце, туберкулез. После освобождения из советских тюрем в 1987 г. политзаключенных он вернулся на родину и живет в родном городе, теперь уже в независимой Украине.
В 49-ю годовщину вторжения Зорян Попадюк приехал в Прагу по приглашению Института изучения тоталитарных режимов, выступал в библиотеке им. Вацлава Гавела и дал интервью «Радио Прага».
«Граждане! Не верьте лживым заявлением советского радио! Армии СССР, Польши, ГДР, Венгрии и Болгарии – агрессоры, а не защитники социализма в ЧССР! Осудите военное вторжение! Протестуйте! » Из листовки Зоряна Попадюка
– Во-первых, потому что это были наши близкие соседи, во-вторых, понятный язык, в третьих, была возможность на протяжении нескольких месяцев следить за событиями Пражской весны, за развитием ситуации.
– Тогда вам было только 15 лет. Какие источники информации у вас были? Как к этим событиям относились окружающие?
– Главным источником было радио. Само собой, мы слушали западные «голоса», но, в первую очередь, все информацию передавало «Чехословацкое Радио». Все вокруг это видели, ведь через город шли огромные силы советских войск. Они шли без перерыва почти два дня, форсировали Днестр. Все знали, куда они идут. Мы слышали, что в Праге на этих танках рисовали свастику, и мы, дети, тоже пытались что-то рисовать на этих машинах.
– Как вы в тот момент воспринимали Пражскую весну и последовавшие за ней события? Как подавление Кремлем попытки создания «социализма с человеческим лицом»?
– Да, как такую утопическую попытку. Мы понимали, что когда туда войдут советские войска, этому настанет конец. Мы даже удивлялись, что до конца мая 1968 г. СССР спокойно к этому относился. Потом стало понятно, что нечто уже висит в воздухе. Конечно, мы тоже ощущали себя оккупированным народом и сочувствовали чехам.
– Год назад я разговаривала с Ольгой Иофе, которая в то время была примерно вашего возраста. Она сказала, что уже тогда не верила в возможность реформирования режима, считая, что у социализма в принципе не может быть «человеческого лица». У вас тогда были другие настроения?
– Интересно, что вы знали, куда направляются войска. При этом, по многочисленным свидетельствам, мальчики-призывники, которых перебрасывали в Чехословакию, не знали, куда они идут. Им говорили, что их отправляют в Германию или еще куда-то…
– Моему однокласснику, который был в составе этих войск, говорили, что их отправляют на военные учения стран Варшавского договора. Он говорил: «В Чехословакии мы ждали, когда же начнутся учения. Когда люди на дорогах начали показывать свое возмущение, мы поняли, что что-то не так».
– Уже тогда, 15-летним, вы пытались выпускать листовки? И тогда же попали в поле зрения КГБ?
«Украинцы тоже чувствовали себя оккупированным народом»
– Да, это были написанные от руки листы небольшого формата. Мы пытались написать все, что мы думаем об этих событиях. Позже мы уже стали печатать листовки. Трудно сказать, когда конкретно мною заинтересовались в КГБ. Мой дед был сечевым стрельцом – в австро-венгерской армии были украинские соединения. Он бежал из российского плена. Моя мама также принадлежала к диссидентским кругам, распространявшим самиздат. Так что за семьей, конечно, следили.
– Вы поступили на филологический факультет Львовского университета и там основали Национально-освободительный фронт?
– Национально-освободительный фронт был образован за три года до этого, в городе Самбор. Эта группа была разоблачена в Ивно-Франковске, и ее члены получили различные сроки, одного даже приговорили к смертной казни, правда, потом приговор изменили. На момент этих событий мы тогда закончили 9-й класс, и когда этих людей арестовали, мы решили продолжить их дело и взяли это название.
– Эта была достаточно обыкновенная ситуация. Я знал тех, кто вернулся из лагерей, которые попадали в лагеря, так что все это было на слуху. В университете была группа людей, которая обменивалась самиздатом, что-то печатали, начали издавать свой журнал. Мы ходили на могилы расстрелянных большевиками в 1940 году. Наши листовки 1972 года были приурочены к четвертой годовщине вторжения в Чехословакию. Думаю, они были самыми информативными из того, что мы делали.
– Был какой-то отклик у людей, которые читали ваши листовки?
– У нас такой край, где все думают одинаково, и по поводу чехословацких событий не было разных мнений. Возможно, другие взгляды можно было встретить на востоке Украины или в ее центре, но не у нас – мы тоже многие годы чувствовали себя в оккупации. Все думали одинаково, но не каждый произносил это вслух. Конечно, когда говорили что-то на кухне, то оглядывались, чтобы их не услышали посторонние.
«Когда вызываю в памяти образ героя вот этой главы, меня охватывает детское чувство восторга, щенячье и вовсе неподходящее пожилому человеку восхищение перед чудом жизни, которое в зоне называлось — Зорян Попадюк». Михаил Хейфец
– Михаил Хейфец вспоминает о вашем удивительном филологическом таланте, о том, как вы изучили в лагере литовский. А чешский язык был вам понятен?
– Вы также помогали восстанавливать украинский язык украинцам, которые на нем не говорили в силу русификации среды…
– Да, в лагерь попадали такие хлопцы. Один из них – Виталий Лысенко из Прибалтики, сначала вообще не знал украинского языка, а спустя несколько лет разговаривал уже совершенно свободно. Однако не только это. Помню, что на Колыме я встретил поляка, который совершенно забыл свой язык, и мы постепенно вернули и этот язык, и он начал говорить по-польски.
– Это – ваш второй приезд в Прагу. Какое впечатление она на вас производит? Ведь эта страна сыграла большую роль в вашей жизни. Вы стремились сюда попасть или ждали, пока судьба вас сюда приведет?
– Мне очень приятно, что здесь помнят о том, что у нас тогда происходило. Когда мы попали сюда в 1990 г., проведя в городе всего несколько часов, оказалось, что я многое здесь знаю – где находится какая улица, где какой памятник стоит, что очень удивляло мою жену. Это все вошло в мое подсознание, когда я в 1968 г. слушал «голоса». Прага сыграла большую роль не только в том, чем мы занимались, но и в том, во что мы верили. Появилась вера.
– Впервые я о нем узнал, когда он шел на пост президента. Я вышел из тюрьмы, начал читать его пьесы. Это были 1988-89 годы.
– В Украине был свой Вацлав Гавел, или ей еще предстоит его ждать?
– В Украине был великий поэт Василь Стус, который погиб в ГУЛАГе, Николай Руденко, тоже побывавший в лагерях, были известные художники. Но чтобы в одной личности был объединен и политически, и художественно одаренный человек, то такого, вероятно, не было.
– Когда в России говорят, что «там не было своего Гавела», то имеют в виду, прежде всего то, что редкий талантливый политик обладает одновременно и высокими моральными качествами. Мой вопрос относился к этому.
– Опасный вопрос. И Андропов писал стихи, а в Украине есть Турчинов. Но их в искренность и честность, скажем прямо, поверить трудно. А Вацлав Гавел – очень цельная личность.
– Мустафа Джемилев сравнил во время своего выступления в Праге аннексию Крыма 2014 года с вторжением в Чехословакию в 1968 году. Вы тоже видите эти параллели?
– Нет, тут параллелей мало. С 1968 годом аналогию можно провести, скорее, с вторжением СССР в Прибалтику, Украину, в Польшу на заре советской власти…
– Вы посвятили свою жизнь борьбе за национальную независимость Украины. Вы удовлетворены тем, как развивается страна в последние десятилетия?
– Этот вопрос мне задают многие, в том числе и в самой Украине. Я думаю, да. У всех народов, которые обрели независимость, есть трудности, есть и войны. Украина достаточно сбалансированно проводила национальную политику. Конечно, остается проблема олигархов, которая еще не решена.
