«Падение коммунистического режима началось с оккупации Чехословакии в 1968-м»

Каждый год 21 августа Чехия вспоминает начало оккупации Чехословакии в 1968 году. С этого дня, с момента, когда гусеницами танков войск Варшавского договора вминались в грязь начавшиеся в стране невероятные для того периода реформы – внедрявшийся политический плюрализм, отмена цензуры, обсуждение отказа от постулата о ведущей и направляющей роли компартии – уже прошло 55 лет.

В ходе оккупации были проведены политические чистки, ограничены гражданские свободы, ужесточена цензура, а советские войска, сыгравшие главную роль в удушении зарождавшейся в одной из стран социалистического блока нефальсифицированной демократии, оставались на территории Чехословакии до 1991 года.

Ефим Фиштейн|Фото: Антон Каймаков, Radio Prague International

За всем этим процессом, сначала из СССР, а потом и непосредственно в Чехословакии наблюдал журналист, публицист и политический комментатор, многолетний сотрудник Радио Свободная Европа Ефим Фиштейн. В Чехословакию молодой выпускник факультета журналистики МГУ приехал в ноябре 1969-го – после самосожжения не вынесшего оккупации своей родины студента филфака Карлова университета Яна Палаха, после того как танками, уже своей армии, подавили протестные демонстрации чехословацкой молодежи и началась «нормализация». 

«Начну с причин и инструментария, который был доступен в те времена, чтобы легально покинуть СССР. В 1968-м году я был студентом 4 курса факультета журналистики МГУ им. Ломоносова, учился на кафедре радио и телевидения. С точки зрения отдела ЦК КПСС, который следил за подготовкой молодых журналистов, я был не самым хорошим студентом – меня лишали стипендии и несколько раз исключали, но потом снова восстанавливали на факультете.

Весной 1968-го к нам на четвертый курс приехала делегация чешских студентов. Считалось, что они приехали по обмену, хотя на самом деле советских студентов в Прагу так никогда и не послали. Да и времена пришли другие: сначала оккупация 21 августа 1968 года, а затем и нормализация. За время относительно короткое время пребывания чешской студенческой группы на нашем факультете я успел сблизиться с одной из студенток настолько, что мы обручились и решили пожениться. Регистрация нашего брака произошла в феврале 1969 года в московском дворце бракосочетаний, что было весьма необычным событием, особенно в тот год, ведь произошла оккупация, многие компартии вышли из СССР опекаемых коммунистических интернационалов и так далее.

Я, как человек политический, а журналист по профессии обязан быть человеком политическим, был очень хорошо знаком с этой проблематикой. Благодаря моей будущей жене – она тоже была журналистом, только училась на четвертом курсе Карлова университета, я напряженно следил за всеми событиями в стране. Анализировал, следил за так называемой рабочей программой коммунистической партии Чехословакии, потом за начавшимся в этой стране процессом реформ. А он был довольно глубоким – накануне оккупации этот процесс зашел так далеко, что возникали зародыши новых партий, политического плюрализма, и коммунистическими органами решался вопрос о ликвидации ведущей и направляющей роли компартии. А уже в феврале, задолго до этого, была отменена цензура.

Можете себе представить ощущения московского студента журналистики, когда в соседней стране идут такие глубочайшие реформы и полностью отменяется цензура! Многие говорят, что такой свободы, как весной 1968 года, не было никогда. Я очень хорошо знал по именам людей, с которыми мне позднее довелось встретиться. Их, как правило, исключали из партии, а я там никогда не состоял, ни в партии, ни в комсомоле», – вспоминает Ефим Фиштейн.

В ноябре 1969-го года молодой журналист приехал в страну, где между тем произошли события, радикально менявшие дух и облик Чехословакии. Все начавшиеся реформы были отменены, а через полгода сняли с поста первого секретаря ЦК КПЧ лидера чехословацких коммунистов-реформаторов и первого человека «Пражской весны» Александра Дубчека, которого отправили послом в Турцию. На смену пришел Густав Гусак, начавший реализацию реакционной антилиберальной политики правительства ЧССР, так называемый процесс нормализации. 

– Еще когда я учился в Москве, я узнал о самосожжении Яна Палаха, что меня серьезно потрясло. Кстати, у нас в главном здании МГУ были в холле вывешены плакаты с портретом Яна Палаха. В вузе тогда было активное чехословацкое землячество. В общем, я был исключительно хорошо погружен в проблематику, тем более, что продолжалась активная переписка с моей будущей женой.

Наша свадьба состоялась в феврале 1969 года в московском дворце бракосочетания, где своим появлением мы привели в трепет и ужас чиновницу, которая нас регистрировала. Представляя брачующихся, она была настолько взволнована, что сказала «жених Советского Союза», забыв вставить слово «гражданин». Это позволило моим друзьям пошутить: «Вот, когда потом будет снова жениться, то будет дважды жених Советского Союза». Но этого уже не произошло.

И вот я в ноябре 1969 года приехал в Чехословакию. До этого, в августе, пытаясь напомнить о первой годовщине оккупации, молодые чехословацкие граждане с протестом вышли на улицы. Это был первый случай, когда сама же коммунистическая власть, воспользовавшись принятому по инициативе самого же Александра Дубчека «закону о дубинках», разогнала демонстрацию – причем не только дубинками, но и танками. Погибшие были и в Брно, и в Праге.

С этого и началась нормализация.

Это слово может ассоциироваться с весьма позитивными социальными процессами – возвращением законности, как говорил когда-то Хрущев. Нормализация, однако, означала вовсе не это, а прямо противоположное: отмену всех связанных с «Пражской весной» реформистских попыток. «Пражская весна» названа так не только в честь музыкального фестиваля, но и в связи с ожиданиями глубоких реформ коммунистического строя. Все это было отменено.

Ефим Фиштейн стал свидетелем колоссальных партийных чисток. Причем вычищенные делились на «исключенных» и «вычеркнутых». Про вычеркнутых из партии говорили так: человек ошибался. Если он ошибался, то его просто вычеркивали. Активных же антикоммунистов исключали из партии. Им потом было труднее найти работу.

– В моем окружении, что удивительно, было много замечательных людей, исключенных из партии. Они, как правило, были образованы, знали языки и могли работать переводчиками.

Я прекрасно понимал, что я не буду работать по профессии, хотя я готовился, учился и начал буквально через несколько месяцев после приезда публиковаться в чешских СМИ. Но я не хотел работать на режим. То, что я был в другой стране ничего сложного и невозможного для меня не представляло. Здесь всегда было комфортно, если люди понимали, что ты – не поддерживаешь режим, что против кремлевской политики, антикоммунист. Чехи были достаточно открыты и принимали русских (тогда всех называли русскими, вплоть до грузин).

Но началась нормализация. Я только начал работать в международном отделе «Чехословацкого телевидения», как тут «вычистили» моего начальника отдела, который был собкором в Москве, и затем вычистили фактически весь отдел. Полетел и я, хотя я был всего лишь внештатным сотрудником. Для того, чтобы работать тогда в СМИ, нужно было поцеловать «папский перстень», то есть заверить в своей лояльности по отношению к режиму, а этого мне делать не хотелось.

В 1968-м году, напоминает Ефим Фиштейн, прошло всего два десятилетия с момента окончания Второй мировой и установления в Чехословакии власти коммунистов, а режим уже начал разлагаться, причем изнутри. Уже состоялись съезды писателей и кинематографистов. Союз писателей возглавил замечательный переводчик произведений Франца Кафки Эдуард Гольдштюкер. Началось, пока еще подпольно, реформное движение. Потому оно так рано и вылилось в 1968-й год, который был осознанным, в отличие от будапештского восстания. Это не было спонтанное восстание низов, как в Будапеште, которое было кровавым, но не имело теоретической платформы. В Чехии же была программа действий КПЧ и прослойка коммунистов-реформаторов.  

– Но, в 1969-м все это пошло на убыль и в течение года было вычищено. Я понял, что мне надо искать другую нишу. К счастью, я владел языками. Очень важно, чтобы язык страны не был для вас чужим. Чешский язык я освоил, кроме того еще я владел французским. И я стал переводить книги, делать синхронный перевод. В Чехии никогда не было жесткой диктатуры, в отличие от той же Польши; местные органы безопасности работали мягко и неумно, я бы сказал. Приведу пример: я уже давным-давно был за границей, работал на «Радио Свобода», а в Чехословакии все еще издавались мои книжные переводы. Моя теща, которая жила здесь, продолжала получать гонорары за переводы в течение всего периода моей жизни в эмиграции, до 1989 года. Должной координации у службы безопасности не было. Да и вспомните, какие сроки давали диссидентам – это не российские сроки, 25 лет лагерей плюс 5 «по рогам», то есть лишение гражданских прав. Вацлав Гавел, и тот получал от четырех до пяти-шести лет. Больше восьми лет за диссидентство, то есть активное интеллектуальное сопротивление режиму, не давали вообще.

– В какой компании вы оказались после чистки 1969-го года? 

– Я оказался в благородном семействе людей с университетским образованием, профессионалов своего дела, но не соглашавшихся с режимом и исключенных из партии. Эти люди шли в переводческую сферу. Моими напарниками и друзьями были студенты четвертого курса журналистики, которые учились вместе с моей женой. Из журналистики они, как и я, вылетели, но оставались близки к культуре. Российскому уху эти имена могут ни о чем не говорить, но тем не менее.Один из них, Владимир Железны стал потом директором телеканала TV Nová, другие в последующие стали советниками крупных деятелей. Я общался с журналистами. Например, Карел Кинцл – очень известное имя – был моим ближайшим другом. Людвиг Вацулик, замечательный чешский писатель, автор манифеста «Две тысячи слов». Павел Рыхецки, ныне завершающий свою деятельность на посту председателя Конституционного суда, и другие. Вот эти люди плюс переводчики, имена которых менее известны, и составляли круг моего общения.

Коммунистические функционеры языками не владели, даже русским. Специалисты, которые им хорошо владели, как правило, оказывались неугодны властям. Они были заражены реформизмом, нередко в самом же СССР.

Замечательный мой приятель, ученик Сахарова, член Хартии 77физик Франтишек Яноух – тоже знаток русского. Но вы сами понимаете, что ученик Сахарова не мог быть чинушей, конформистом и коммунистом. Поэтому он тоже вылетел из партии и вынужден был эмигрировать в Швецию. Получалось так: начальник-функционер был сталинист-коммунист, не знающий русского, а переводчиком у него был какой-нибудь диссидент.

Время, когда подписали Хартию 77 – это период, когда надо было уже играть начистоту. За подписантами Хартии следили.

– А вы на Хартию 77 вышли естественно или вас кто-то направил? 

– Нет, совершенно естественно. У меня вообще сильно развито чувство локтя, товарищества, я к друзьям всегда относился очень лояльно. И когда я увидел, что многие друзья понесли наказание за то, что подписали Хартию, я пошел в советское посольство, сдал свой тогда еще советский паспорт под роспись и через полгода после этого получил бумажку, в которой сообщалось, что я лишаюсь гражданства СССР.

Тогда я пошел в чешскую полицию по делам иностранцев. Какое-то время меня перекидывали из рук в руки, не зная, что со мной вообще делать. Я наивно говорил, что живут же здесь греки, испанцы – потомки эмиграции из Испании и Греции после гражданской войны. Но мне отвечали, что это совсем другое дело, у них – международно признанный статус, а у вас нет никакого паспорта. Хотели меня выслать в Сибирь, дескать, вы же оттуда. Но на каких основаниях? Опять же, нет паспорта, да и семья здесь, жена-чешка, трое детей. Тогда сказали: ищите страну, которая вас примет.

Это уже был другой разговор. Такой страной оказалась Австрия.Тогдашний канцлер Австрии, Бруно Крайски, имел чешское происхождение и был очень либерально настроен. Он организовал канал, по которому недовольные вроде «хартистов» могли получить убежище. Так в 1980-м году я оказался в Австрии со статусом человека, получившего политическое убежище.

Хартия была немногочисленна. Существовало три списка, в первом было, кажется, 242 человека, во втором вообще один человек, в третьем – большая часть рабочей молодежи, несколько тысяч. В целом количество «хартистов» в Чехии не превышает трех тысяч человек.     

Несмотря на эту малочисленность, это был серьезный центр второй власти в стране. Чтобы уехать по статусу политического беженца, нужно было подписать Хартию или принести документ, подтверждающий подпись, одному из трех пресс-секретарей (в Хартии всегда было три пресс-секретаря). Очень многие из нынешних руководителей страны и крупных политических деятелей были в свое время пресс-секретарями Хартии.

Одним из самых молодых был Александр Вондра – сейчас он представляет Гражданскую демократическую партию. Он подписал Хартию, будучи совсем молодым. Я подписывал Хартию в 78-м году, и тогда одним из пресс-секретарей был мой друг Рудольф Баттек, тоже исключенный коммунист, реформист. Он заверял мою подпись. Для того, чтобы австрийское посольство приняло документы, нужно было, чтобы Хартия заверила личность. Все было очень организованно.

Маленькое движение всего в несколько сотен человек имело свои дополнительные организации. Самой известной является организация по защите несправедливо преследуемых людей. Она занималась следующим: на каждом суде от Хартии присутствовал один, два, десять человек, которые старались поддержать осужденных, особенно по политической статье. Поэтому, когда Вацлав Гавел вышел в коридор после суда с четырехлетним сроком, там его встретили друзья, которые поддерживали его, хлопали. Человек не чувствовал себя совсем одиноким.

– Ближе к 1976-му году развернулось музыкально-рабочее движение.

– Молодые люди рабочих профессий, без университетского образования, и в этом особенность тогдашнего чехословацкого движения сопротивления, концертировали по стране, все это было подпольно или частично подпольно.

Когда в 1976-м году одну из самых известных таких рок-групп, Plastic People of the Universe (Пластичные люди вселенной), осудили – дали по три-четыре года, то у зала суда их встречали диссиденты. Один из самых известных, Франтишек Кригель, бывший член политбюро партии, единственный не подписавший московские протоколы о временном размещении советских войск на территории Чехословакии.

«Навсегда – это единица временности» – шутили чехи в те времена. Конечно, советские войска не собирались никуда уходить. А Франтишек Кригель повел себя достойно, как и Вацлав Гавел, и другие хартисты.

Рабочие парни-музыканты порой не имели даже среднего образования. И эта молодежь поняла, что это их группа крови, это их соратники. В Хартии никогда не было средней прослойки. Были интеллектуалы, писатели, певцы (Марта Кубишова, например) и тут же рабочая молодежь, андерграунд, подпольщики. Андерграунд – это в честь известной пластинки Velvet Underground, «Бархатное подполье». потому и революция оказалась «бархатной». Вот как переплетаются все эти процессы.

– Процесс, начавшийся в августе 1968-го года, завершился в ноябре 1989-го. 

– Совершенно верно. Потребовалось два десятилетия, чтобы этот процесс завершился победой. И, разумеется, все, кто находился все это время в подполье, оказались на высоте. Они стали организаторами демонстраций, по тем временам невиданно многочисленных. Сейчас где-нибудь в Пакистане, возможно, бывают такие демонстрации. Но где еще в Европе, кроме как в Праге миллион человек? Это очень редкая массовость. Именно она и повалила режим.

– Понятно, что вы, в силу своей профессии, наблюдали за процессом. «Бархатная» революция 1989 года для вас не могла быть неожиданностью, как для некоторых людей. И тем не менее, когда все началось, какая первая мысль пришла вам в голову? 

– Что я думал, то я и писал. Во время «бархатной» революции я находился в Германии, в Мюнхене, и работал на «Радио Свобода» и в чешской редакции «Радио Свободная Европа». Я был комментатором. В этот день я написал: «Чешский лев прыгнул, он уже в полете». Так заканчивался мой комментарий в день революции, буквально 17 ноября, когда стало ясно, что это не студенческая демонстрация против фашизма, а студенческая демонстрация против коммунизма.

Было ясно, что это начало процесса, который невозможно остановить. Танков уже не было, Михаил Горбачев был у власти в СССР и было ясно, что он не собирается вмешиваться в происходящее. А значит, коммунистическая власть не стоит на собственных ногах. Она вся поддерживается штыками оккупационной армии, а на этом трудно было устоять, потому что все рушилось. За пару дней до этого пала Берлинская стена. В Польше у власти уже было коалиционное правительство так называемого круглого стола, в Венгрии был «гуляшный коммунизм». Некому было поддержать сталинистов в чешском партийном руководстве, поэтому это руководство развалилось, как карточный домик. Сегодня имена последних генсеков никому не известны – помнят их только историки. Кто такой был генсек Урбанек? Никто не помнит, это не имеет никакого значения. Зато все знают героев студенческих демонстраций, которые с первых же дней поняли, что происходит, и их лозунгом было Havel na hrad. «Гавела – в Пражский град».

Чешский лев начал свой разбег в 1968-м и прыгнул в 1989 году.