«В Карловом университете я никогда не сталкивалась с дискриминацией по национальному признаку»
Почему одни политические публикации в соцсетях сопровождают десятки гневных комментариев, а другие посты остаются почти незамеченными? Какие тенденции наблюдаются в коммуникации пользователей социальных сетей? Эти и другие вопросы изучает в докторантуре Карлова университета Юлия Готтштейн. Мы поговорили с Юлией о науке, о жизни в Чехии и о том, что изменила для пражанки из России большая война.
– Я приехала в Чехию достаточно давно, в 2010 году, по рабочему контракту примерно на год, но в итоге здесь осталась. Позже нашла другую работу, завела семью. Я вообще изначально хотела идти в аспирантуру, рассматривала этот вариант в России, но после того, как переехала в Чехию и осталась здесь, думала на тему аспирантуры именно на факультете социальных наук. В итоге решила сначала пойти в магистратуру, а потом уже в аспирантуру. Сначала я отучилась по специальности «Media Studies» в магистратуре, теперь то же направление у меня в аспирантуре.
– Уточню для наших слушателей: Media Studies, или по-чешски Mediální studia, – это медиа-исследование?
– Да, журналистика, СМИ, медиальная коммуникация, исследование этих вопросов.
– Какая у тебя сейчас область исследования и тема диссертации?
– Мне сложно рассказывать про это на русском, потому что у меня, если честно, даже нет для этого достаточного словарного запаса. Грубо говоря, это коммуникация мнений. Мы занимаемся исследованием социальных сетей, форумов и вообще площадок, где происходит коммуникация пользователей. Конкретно в своей диссертации я занимаюсь хейт-спичем, дезинформацией и прочими девиациями в коммуникации и смотрю, как профессиональные журналисты реагируют и модерируют свои площадки от подобного участия пользователей. То есть, когда в социальных сетях под новостным контентом начинают появляться какие-то ненавистные высказывания, либо какая-то дезинформация или еще что-то, я исследую, каким образом это пространство регулируется журналистами и каким образом пользователи – их читатели – на это реагируют.
– Я правильно понимаю, что тебя интересует именно политическая тематика, если мы говорим про новости?
– Что касается проекта моей диссертации – преимущественно, да. Что до остальных проектов, в которые я включена, то там поле намного шире. Это может касаться и гендера, и каких-то более общественно-значимых новостей – культуры, определенных законов, направленных, скажем, на тему абортов и так далее.
– Какие-то промежуточные интересные выводы, открытия уже были сделаны? И если да, то какие?
– Мы проводили одно пилотное исследование перед президентскими выборами в Чехии – оценивали контент пользователей к новостям за неделю перед первым туром. Поскольку это пилотный проект, мы еще занимаемся обработкой данных, так что получены только предварительные результаты. Мы отслеживали, например, активность пользователей, которые включаются в дезинформацию либо в какие-то ненавистные высказывания, смотрели, комментируют ли они одну новость и потом уходят, или постоянно включены в этот процесс. Включаются ли они в подобного рода коммуникацию на разных площадках, то есть на страницах разных СМИ, или нет. Далее мы отслеживали, какие из кандидатов в президентской гонке больше всего подвергались ненавистным высказываниям, и вообще, на каких участников этот хейт направлен.
Касательно интересных выводов: не знаю, насколько это ново, но мы поняли, что больше всего хейта участники направляют на своих же «коллег», то есть участников дискуссий, и то, что люди чаще всего подключаются очень точечно. То есть мы не заметили, например, какого-то массового троллинга от одного пользователя на разных площадках или в комментариях под разными новостями. Это преимущественно точечные высказывания, подключение к каким-то конкретным темам.
– Звучит достаточно масштабно. Отсюда вопрос: как обстоит дело с финансированием научных проектов?
«Сейчас у нас в институте трое докторантов родом из России»
– Тяжело сказать, потому что у меня нет обширного опыта. У меня был один достаточно маленький пилотный проект, и в рамках своей диссертации я тоже нахожусь еще в начале, поэтому мне не требовались значительные финансовые средства. Тот контент, который мы анализировали, был собран собственными силами. Масштабной включенности и денежных ресурсов не требовалось. Тем не менее, я знаю, что есть крупные проекты, и финансирование они получают. Каждый год в аспирантуру принимают несколько студентов – значит, это финансируется.
– Мы упомянули студентов. Давай немного поговорим про ситуацию с русскоязычными ребятами. Знаешь ли ты, сколько сейчас на факультете докторантов-россиян? Изменилась ли как-то ситуация после начала военного конфликта в феврале 2022 года?
– Насколько мне известно, у нас в институте трое докторантов, которые говорят на русском языке и из России, то есть родились там. Я лично никогда не сталкивалась с какой-то дискриминацией по принципу происхождения и ничего об этом не знаю, то есть никогда не возникало никаких вопросов ни с финансированием, ни с утверждением проектов, ни с подключением к каким-то исследовательским командам, причем это не только в Чехии – я еще включена, например, в один исследовательский проект в Швеции, и там тоже никогда не было вопросов к происхождению. Здесь, конечно, надо понимать, что мы представляем чешский университет, то есть я не могу отвечать за то, каким образом это работает для аспирантов в России, представляющих российский университет.
– У них сейчас и нет возможности приехать.
– Одна моя подруга работает в университете в Австрии. Когда всё началось, она прямо в лоб задала ректору вопрос: «Каким образом мы будем продолжать сотрудничество с российскими университетами?» Ей сказали, что никаких ограничений на академическую сферу вводиться не будет. Это информация примерно годовой давности, но тем не менее.
Думаю, сейчас у российских вузов нет возможности участвовать в каких-то общевропейских программах, но, тем не менее, я не уверена, что их нет вообще. За себя могу сказать, что я никогда не сталкивалась ни до, ни после начала военных действий с дискриминацией по национальному признаку.
– Давай выйдем за пределы университета. Случались ли какие-то неприятные ситуации, когда тебе казалось, что причина отношения к тебе – в том, откуда ты родом? Не происходило ли такого, например, административных учреждениях?
– Я переехала в Чехию очень давно, у меня здесь двое детей, есть чешское гражданство. Я не включена в русскоязычные сообщества, тусовки, комьюнити и так далее. Это всё от меня далеко, и поэтому мне действительно тяжело судить, с чем люди могут и не могут сталкиваться.
– То есть, когда ты решаешь бытовые вопросы, то у тебя нет необходимости предъявлять российские документы, я правильно понимаю?
– Да.
– А чешское гражданство, соответственно, вопросов не вызывает?
– Да и до этого, когда у меня было только российское гражданство, не было такого: «Вы из России, поэтому нет».
– Ты бываешь в России?
– Последний раз я ездила туда в 2017 году на похороны бабушки.
– Есть ли у тебя представление, какая сейчас обстановка в стране?
– Об этом я могу судить только по словам дальних родственников, которые там остались, потому что мои дети и родители находятся в Чехии.
«В России все в шоке от того, что происходит»
– И что говорят родственники?
– Я даже не знаю, что они говорят, поскольку беседуют преимущественно с моими родителями. Безусловно, все в шоке от того, что происходит. Они, может быть, немного более остро все чувствуют, чем россияне, у которых нет близких за границей, потому что появилось ограничение хотя бы в том, что нельзя приехать, а раньше люди приезжали.
– Как ты относишься к острым высказываниям, которые периодически появляются в соцсетях на тему национальной принадлежности от наших же соотечественников? Мне запомнились виртуальные выкрики: «Мне стыдно за то, что я русский», «Я вообще готов выкинуть свой паспорт», «Я никогда в эту страну больше не вернусь и ногой на эту землю не ступлю». Каковы твои ощущения по этому поводу?
«Мы говорим детям, что русский язык им не чужой»
– Мне в этом вопросе, опять же, сложно ориентироваться, потому что мой переезд никаким образом не был связан с катаклизмами, которые произошли в России. Все произошло значительно раньше. Я не берусь судить ни одну, ни другую сторону, потому что не могу прочувствовать ни тот контекст, из которого люди уезжали, ни тот, в который возвращались. Я считаю себя этнически русской. Мы работаем с детьми в том направлении, чтобы они прекрасно понимали, что у них есть семья в России. Говорим о том, что русский язык им не чужой. Они на нем говорят хуже, чем на чешском, но все же говорят. Знают, что у них есть семья и родственники в России. И мы не прячем от них никаким образом их происхождение. Я даже не смотрю на это с позиции каких-то комплексов – это ведь происхождение, с ним ничего не сделать. Мы не касаемся политических тем, когда дети общаются с родственниками (да они еще и не того возраста, чтобы их касаться). Мы чтим память тех, кого уже нет, и никаким образом эту сторону их национальной принадлежности от них не прячем.
– Какой ты видишь свою дальнейшую жизнь с учетом профессионального будущего? В Чехии или в другой стране?
– Пока я, безусловно, вижу себя в Чехии, потому что у меня здесь еще как минимум два года аспирантуры. Кроме того, у меня здесь двое относительно маленьких детей, гражданство и так далее, поэтому я чувствую себя здесь дома, ассимилированной. Так что пока планов куда-то двигаться нет.
