Ярослав Сейферт: «К миллионам стихов на свете я добавил лишь несколько строк»
«Я был крещен в Чумной часовне святого Роха на краю Ольшан...» Ярослав Сейферт родился в тот год, когда Шведская академия начала присуждать Нобелевскую премию по литературе. Мальчик из пражского рабочего района, отчисленный из гимназии за прогулы, не догадывался, что на склоне жизни станет первым и пока единственным из чешских писателей обладателем высшей литературной награды. Начинавшему свой путь практически одновременно с появлением независимой Чехословакии, ему предстояло пройти все, что выпало на долю чешского народа в ХХ веке. Тридцать пять лет назад, 11 октября 1984 года, объявили, что нобелевским лауреатом стал поэт Ярослав Сейферт.
Ярослав Сейферт (23 сентября 1901 г. – 10 января 1986 г.) – лауреат Нобелевской премии по литературе, лирический поэт, автор воспоминаний, журналист. Одним из первых подписал «Хартию-77»
Один из западных литературоведов, комментируя это решение, написал: «Чешская лирика, которая так много значила для чешского народа в разные исторические эпохи, по-прежнему остается terra incognita на другом берегу моря, о которой только какой-нибудь бесстрашный капитан может рассказывать чудесные истории».
К миллионам стихов на свете
я добавил лишь несколько строк.
И они – не умнее, чем песня сверчка.
понимаю. Простите меня. Я уже умолкаю.
Поэзия Ярослава Сейферта, которая, как сообщал Нобелевский комитет, «отличается свежестью, чувственностью и богатым воображением и свидетельствует о независимости духа и разносторонности человека», занимает уникальное место в чешской культуре. Сейфертовские стихи читают интеллектуалы и рабочие, школьники и академики, их можно обнаружить в рекламных брошюрах и энциклопедиях.
Жизнь давно меня научила,
что музыка и поэзия –
это самое лучшее
из того, что в ней есть.
Разумеется, кроме любви.
Сообщение о присуждении Нобелевской премии по литературе опальному поэту не обрадовало власти социалистической Чехословакии. 12 октября 1984 года об этом граждан ЧССР известило «Руде право» заметкой в девять строк на седьмой странице. Официальная пресса напоминала о коммунистической молодости лауреата, а главными темами творчества называла любовь к родине и матери.
83-летний Ярослав Сейферт встретил сенсационное известие в больничной палате. Корреспонденты «Чехословацкого радио» поинтересовались, какие чувства испытывает лауреат и какие собственные стихи больше любит. «Я был очень удивлен, поскольку такого не ожидал. Конечно, я испытал радость – а кто бы не обрадовался? Сейчас я думаю о других поэтах, которые тоже заслуживают эту награду, – Гора, Незвал, Галас и Голан. Из своих стихов я люблю одну из последних книг – «Зонтик с Пикадилли», – ответил Сейферт.
Скоро в дверь мою постучится смерть
и войдет.
И от ужаса я
затаю дыхание и забуду
сделать вдох…
Только б мне в ту минуту успеть
поцеловать руки той,
что со мною рядом так терпеливо
шла, шла и шла
и любила.
Власти ЧССР позволили дочери поэта Яне выехать на церемонию вручения премии в Стокгольм – сам лауреат был слишком болен. При этом мужа Яны из страны не выпустили, оставив в качестве заложника.
Нобелевская премия в пакете из-под картошки
После награждения Ярослав Сейферт прожил чуть более года – он скончался 10 января 1986-го. Как народному художнику ему полагались государственные похороны, во время которых сотрудники госбезопасности беспрерывно фотографировали людей, стекавшихся в Рудольфинум проститься с любимым поэтом, патрулировали храм в Бржевновском монастыре, где служили панихиду, следили за Вацлавом Гавелом и другими диссидентами на кладбище городка Кралупы-над-Влтавой, где гроб опускали в землю. Репортера «Голоса Америки» Джолиона Неджела чехословацкая госбезопасность вывезла с места похорон и бросила в поле.
Историк искусства, редактор «Радио Прага» Милена Штрафелдова, которая тогда была молодой сотрудницей Министерства культуры, вспоминает, как ей пришлось участвовать в организации траурной церемонии. «За день до похорон мне позвонил начальник одного из отделов Министерства культуры, открыл сейф в своем кабинете, вынул оттуда коробку и сказал: "Тут эта Нобелевская премия, возьмите, завтра принесете". Они взяли Нобелевскую медаль на время у семьи, чтобы выставить во время прощания, которое проходило в зале Рудольфинум. Это был довольно большой бронзовый диск диаметром около десяти сантиметров, толщиной около полутора сантиметров, с обеих сторон украшенный рельефом. Я не знала, почему меня вызывают, и когда чиновник сунул мне в руки нобелевскую медаль, то чуть не упала в обморок. У меня с собой не было ничего, кроме полиэтиленового пакета с надписью «Картофель». Конечно, все знали, что Сейферт награжден премией, но это сообщение печатали в правом нижнем углу на шестой странице газеты – люди обсуждали это событие шепотом. Так что мне полезли в голову безумные идеи, что я должна показать людям эту медаль. Но что будут говорить? Что по Праге бегает какая-то ненормальная и демонстрирует Нобелевскую премию, вытаскивая ее из пакета для картошки? Кроме того, я боялась ее потерять».
Роман Якобсон: «Ни один другой поэт из пишущих на славянских языках не может с ним сравниться»
Милена Штрафелдова, изучавшая историю присуждения Сейферту Нобелевской премии, объясняет, почему выбор пал именно на поэта из ЧССР. «В Швеции была группа выходцев из Чехословакии, эмигрировавших туда после 1969 года, среди которых можно назвать, например, физика-ядерщика Франтишека Яноуха. Они прилагали все усилия к тому, чтобы Шведская академия выбрала Ярослава Сейферта, и смогли его пролоббировать. Помимо безусловного высокого художественного уровня его произведений, определенную роль играла и политика, поскольку уже шел процесс подписания Хельсинских соглашений, защиты прав человека, и было желание поддержать полузапрещенных поэтов в странах Восточной Европы. Этим я ни в коей мере не хочу принижать литературные заслуги Сейферта, однако политические соображения играют роль при присуждении практически любой Нобелевской премии».
Стихи поэта переводили на шведский язык. В 1982 году в Стокгольме был издан перевод сборника «Чумной столб» – одной из лучших поэтических книг Сейферта.
И солнца свет раскачивает
тень старинного памятника:
от часа цепей
до часа плясок,
от часа розы
до часа змеи,
от часа улыбки
до часа злобы,
от часа надежды
до Никогда…
Сейферт выдвигался на Нобелевскую премию начиная с 1954 года и неоднократно попадал в шорт-лист. Его давний пражский знакомец, выдающийся русский лингвист Роман Якобсон, сам выдвигавшийся на «Нобелевку», в 1967 году взывал из американского далека: «Самым подходящим кандидатом на Нобелевскую премию по литературе является чешский поэт Яросмлав Сейферт. Ни один другой ныне живущий поэт из пишущих на славянских языках не может с ним сравниться… каждая его книга становится абсолютно новым и необыкновенно оригинальным творческим проявлением. Среди сегодняшних западноевропейских поэтов я затрудняюсь назвать литератора, сопоставимого с Сейфертом по глубине, утонченности формы, мягкости и многоплановости выражения».
Молодость в декорациях красного авангарда
Юный Ярослав Сейферт ворвался в литературу под знаменами авангардизма и коммунизма – в 1920-е годы между этими «измами» часто ставился знак равенства, коммунистами был поэт Витезслав Незвал, прозаик Владислав Ванчура, теоретик искусства Карел Тейге. В 1921 году Сейферт вступает в компартию Чехословакии, публикуется в «Руде право», сочиняет стихи о революции и баррикадах, а послесловия к его сборникам пишет Юлиус Фучик.
В мемуарах «Вся красота мира» Сейферт будет вспоминать: «В те годы у нас не было большого достатка. Отец после войны долго сидел без работы, и тарелки у нас были почти пусты. Отчасти это подтолкнуло меня к тому, что я беззастенчиво распелся в духе самого приземленного материализма: "Мы тоже хотим на обед свинину с капустой, на ужин – телятину фаршированную или в сладком перце"». Если от матери Ярослав впитал католическую веру, то идеи социализма воспринял отца, мелкого чиновника, позже безуспешно пытавшегося торговать картинами и посещавшего собрания социал демократов.
Продолжает Милена Штрафелдова: «Все двадцатые годы он провел среди левых художников, в объединении "Деветсил", члены которого хотели разрушить классическое искусство – классическую поэзию, они писали абстрактные картины, сочиняли абстрактную музыку. К ним принадлежал и Ярослав Сейферт». Неприятие классики было таким радикальным, что в Лувр Сейферту приходилось бегать тайком от Карела Тейге, с которым он ездил в Париж.
Влияние французского модернизма быстро заставило деветсиловцев сменить тяжеловесную революционную патетику так называемого пролетарского искусства на «арлекинаду чувств» нового художественного направления, которое они назвали «поэтизмом». «Пусть искусство будет удовольствием!»– провозгласил в 1922 году Карел Тейге, считавший, что «поэтизм должен возродить людей, помнящих только о горе и ужасах войны».
Твоя грудь,
словно яблоко из Австралии.
Нет, твои груди,
словно два яблока из Австралии.
Ах, до чего же мне нравятся счеты любви!
Поэтизм не мешал его адептам оставаться членами компартии – грядущий коммунизм они воспринимали как общество, где каждому будут доступны блага современного мира – путешествия и развлечения.
«Пустые зубы куполов» Москвы
С русскими эмигрантами чешские леваки общались мало, зато запивали водкой блины с икрой у вице-президента Пражского лингвистического кружка Романа Якобсона и рукоплескали Владимиру Маяковскому.
В 1925 году в составе делегации Общества по сближению с советской Россией Ярослав Сейферт, Карел Тейге и поэт Йозеф Гора побывали в Москве и Ленинграде. В советских газетах сообщалось, что на Белорусско-балтийском вокзале чехословацкую делегацию приветствовали члены Московского совета. Гостей поселили в новом отеле – перенаселенных московских квартир Сейферт не увидел. Чехам демонстрировали глянцевую сторону страны: школы, театры, фабрики, образцово-показательную тюрьму с кинозалом, спортзалом и библиотекой.
Для Сейферта итогом поездки станут всего пять стихотворений о советской России и охлаждение к идеям коммунизма.
Пустые зубы куполов твоих
златятся в снежных деснах.
Повсюду купола –
конвейер куполов.
Плевать на бриллианты
и на твое сверкающее злато.
Сегодня платят чистоганом хлеба.
«Авангардистское течение постепенно начало распадаться, произошел раскол между «железными» коммунистами, такими как Тейге и Незвал, и художниками, которые начали опасаться за свою творческую свободу, чувствовали давление сталинизма, проникавшее из Советского Союза. Поэтому в 1929 году группа молодых писателей выступила с предупреждением о той роли, которую играло крыло Готвальда, подмявшее под себя руководство компартией. За это обращение их всех исключили», – рассказывает Милена Штрафелдова.
Сейферт больше никогда не вступит в коммунистическую партию, а в 1937 году откликнется на Большой террор в СССР стихотворением «Памятник Пушкину в Москве».
Невероятной известностью пользовался у чешских читателей цикл «Восемь дней» на смерть первого президента Чехословакии Т. Г. Масарика, скончавшегося 14 сентября 1937 года.
Пройдет сто лет, и, может быть, потомки
услышат нас, поведавших о том, как
четырнадцатый день сентябрьский на заре
померк, но будет жить века в календаре.
(перевод Игоря Инова)
В рождественской радиопередаче Ярослав Сейферт обратился к слушателям со словами: «Весь народ еще живет сентябрьской печалью, могила на кладбище в Ланах еще свежая, свеча на Пражском Граде еще горит огнем, который был зажжен в печальный день похорон. Весь народ как будто опустился на одно колено, а торжественная смерть стоит, прислонившись к воротам Матиаша…»
Военная Прага на пуантах
Итальянский богемист Анжело Рипеллино пишет о сейфертовских стихах периода протектората: «“Прага была прекраснее Рима” – утверждает Ярослав Сейферт в поэме “Одетая светом” (1940), употребляя сравнение, которое уже приходило на ум многим путешественникам, в том числе скульптору Родену. В поэме описаны пьяные шатания зачарованного путника по Праге в дни нацистской оккупации: от собора Святого Вита до Златой улочки и Бельведера, вдоль Карлова моста и дальше, до еврейского кладбища, а потом обратно, до Малой Страны и Пражского Града. Часто можно встретить намеки на трудности этого печальнейшего времени. Но Сейферт предлагает нам, по контрасту, редкий образ светящейся Праги, словно сотканной из мелодичных лучей света, легчайшей и словно танцующей на пуантах. Во всей остальной поэзии Сейферта Прага возникает как символ весны и вечного цветения – дерево с постоянно обновляющейся кроной».
В мае 1945 года, в дни Пражского восстания, поэт, попавший в расстрельную колонну, которую чехи смогли позже обменять у нацистов на немецких пленных, вспоминает шедшего на казнь Достоевского. Сборник «Шлем глины» посвящен войне, восстанию и Красной армии, пришедшей из увиденной им двадцать лет назад России.
Тот день внезапно полыхнул, как пламя,
в конце зимы меж остальными днями,
когда на крыльях огненной метели
по нашим долам танки пролетели.
Что на броне их рдело и пылало –
кровь иль заря эпохи небывалой?
После прихода в 1948 году к власти компартии голос Сейферта не зазвучал в хоре прославлявших государственную идеологию. В 1956 году на Съезде писателей он напомнил о литераторах, попавших в тюрьмы, и призвал писателей писать только правду.
Цветы против танков
В дни вторжения 1968 года Ярослав Сейферт пишет о девушке, которая с цветком в руке выбежала наперерез идущему по Вацлавской площади танку, лишь в последний момент выпрыгнув из-под гусениц. Ее поэт называет «символом нашего народа».
В январе 1969 года на самосожжение Яна Палаха Сейферт откликнулся призывом к молодежи не превращаться в новые «живые факелы». «Я обращаюсь к вам – мальчикам, готовым умереть. Мы не хотим жить в неволе и потому в неволе жить не будем! Это воля всех нас, всех, кто борется за свободу страны и собственную свободу. Никто не должен оставаться в одиночестве, включая вас, студенты, которые решились на последний отчаянный шаг, не должны считать, что нет иного пути. Я вас прошу в своем отчаянии не считать, что нашу судьбу необходимо решать прямо здесь и сейчас. Вы имеете право поступать со своей жизнью, как считаете нужным, но если вы не хотите, чтобы мы все совершили самоубийство, не убивайте себя!»
В годы нормализации новые сборники Ярослава Сейферта не выходили, он печатался преимущественно в самиздате и тамиздате, превратившись в полузапрещенного автора. Одним из первых он подписал «Хартию-77». «В отличие от Вацлава Гавела или Ивана Климы, он никогда не был в полном смысле слова диссидентом. Также не помню, чтобы его допрашивали в полиции. Он ушел в свою частную жизнь – в то время он был уже старым и больным, но я знаю, что к нему ходили молодые литераторы, авторы песенных текстов. В его вилле в районе Бржевнов сделано много фотографий пожилого улыбающегося господина, который сидит в окружении множества книг. Необходимо сказать, что он никогда не продавался режиму», – напоминает Милена Штрафелдова.
Сегодня имя Ярослава Сейферта носит улица его родного района Жижков, где в небо устремляется памятник – книжная закладка.
Все, что от нас уходит,
исчезает в прошлом,
постепенно теряет
многие из своих качеств.
Проступок забывается, зло бледнеет,
вино прокисает,
а поцелуи, оставшиеся под небом,
превращаются в песню.
