Чешская поэтическая сцена и в новом тысячелетии радует многообразием творческих проявлений. Сегодня ее в гораздо большей степени вдохновляют национальные традиции, чем зарубежные образцы. На первый план выходят отдельные творческие личности, а не художественные направления или школы. Особенно ярко среди современных поэтов выделяются представители поколения, дебютировавшего в 1990-х и на рубеже тысячелетий. В чешской поэзии наряду с ярко выраженной гражданской лирикой звучат темы природы. Особое значение приобретает работа с языком.
Творчество остравского поэта и историка литературы Петра Грушки оказало влияние на целое поколение молодых писателей. По его мнению, поэзия должна «тревожить, удивлять, поражать, заставлять сомневаться, разрушать существующие эстетические нормы и чувство удовлетворения этими нормами и создавать новые». Петр Грушка — обладатель ряда литературных премий, в том числе Государственной премии в области литературы и Дрезденской поэтической премии.
Чешские читатели знают Петра Грушку как яркого самобытного поэта, чье имя получило известность еще до «бархатной» революции. Среди его лучших сборников – поэтические книги «Месяцы», «Автомобили въезжают на корабли», «Эти двери всегда закрывались».
Сегодня 56-летний Грушка – признанный литературный критик и издатель, за плечами которого сотрудничество в таких журналах как остравский «Ландек», полусамиздатовская «Обратная сторона луны» и знаменитый «Гость». Выбор собеседника для интервью на тему современной чешской поэзии тем самым был предопределен.
Интересно, что профессиональная дорога Петра Грушки началась не в гуманитарном вузе, а в Высшей горно-металлургической школе Остравского технического университета.
– Как из горного инженера становятся поэтом?
– Если допустить, что я в принципе могу примерить к себе определение «поэт», то им я стал гораздо раньше, чем горным инженером. В моем случае, скорее, пишущий стихи человек на какое-то время стал инженером, да и то лишь потому, что возможности изучать литературу, чем я хотел заниматься с 1980-х, я был лишен. Причины были достаточно ясные – для изучения литературы нужны были рекомендации и характеристики. Моя учебы в образовательном учреждении среднего уровня проходила довольно хаотично, поэтому я не мог беспрепятственно поступить на литературоведение. Чтобы не загреметь на два года в армию, мне было необходимо найти вуз, куда бы меня приняли. Высшая горно-металлургическая школа в то время престижной не считалась, что позволяло туда поступать и тем, кто рекомендациями похвастаться не мог. Я был именно таким человеком. Меня взяли, поэтому в результате я окончил самый близкий к поэзии факультет – химический.
– Вооружившись инструментарием литературного теоретика, как бы вы описали собственную поэзию?
– Как литературный теоретик я считаю, что описывать стихи не стоит, поэтому и я воздержусь от этого – как в отношении своих текстов, так и произведений других авторов. Описание поэзии всегда обречено на неудачу. Она просто этому не поддается. Все, что, вероятно, возможно ухватить, проведя некий теоретический анализ, так это некое сущностное впечатление, которое оставляют стихи. Я прошу извинить меня за столь пафосную фразу. Короче говоря, вероятно, можно попытаться отразить оставленное стихотворением внутреннее впечатление. Причем одновременно следует осознавать, что этого, по сути дела, сделать нельзя, а, возможно, этого там и нет. Ну, а если взяться за подобное описание эссенциального впечатления, оставляемого моими собственными стихами, то можно, например, говорить о предчувствии проявления некоей странной близости, иногда возникающей между людьми, живущими на этом свете. Никто не знает, куда она потом девается и откуда берется. Тем ни менее, каждый из нас такую особую близость иногда проживает – по отношению к другому человеку, к себе, к какому-то предмету или ситуации, по отношению к чему-то, существующему на этом свете. И именно это меня возбуждает, очаровывает, подталкивает писать. Возможно, это и есть то, что я стараюсь выразить в своих стихах.
– Между изданием первого сборника Петра Грушки «Жилое беспокойство» и последнего «Никогда не сказано» прошло четверть века. За это время способно поменять абсолютно все. Как изменилась ваша поэзия?
– Я думаю, в ней стало больше грусти, возможно, она огрубела. Но я вовсе не уверен в озвученных определениях. Я, в принципе, не отношусь к авторам, нуждающимся в том, чтобы любой ценой в каждом новом сборнике все полностью менять – инструментарий, концепцию, формат и так далее. Меня не пугает, что в первом и последнем сборнике будет прослеживаться родственная связь. У меня нет амбиций любой ценой казаться новым. То, чего я действительно добиваюсь, так это точности выражения. Я постоянно стремлюсь уточнять то, что меня поражало и возбуждало в самом начале моего творчества. И эта жажда вовсе не обязательно должна выражаться в каких-то больших внешних изменениях. Поэтому никаких серьезных перипетий или переломов я бы у себя не нашел.
– Если говорить о наиболее успешном сборнике, то очевидно это «Драмата» 2012 года. Именно за него вы получили государственную премию и удостоились номинации на премию Magnesia Litera. Название «Драмата» выглядит, как анаграмма, но появляется и в конкретном стихотворении в описании совершенно конкретной ситуации. Что это слово означает?
– Если бы я знал, то не писал бы об этом. Это слово оказалось мне близким, так как я не понимаю его до конца. Меня привлекло сделать попытку прикоснуться ко всем скрывающимся в нем значениям. В сборнике есть сюжет, когда отец сквозь гул бушующей реки слышит голос своего сына, который стоит на другом берегу. Слово, которое он слышит, похоже на «дармата», но он вовсе не уверен в этом. И оно заключает в себе многое – это «драма», шахматный «мат», «даром». Множество значений и одновременно ни одного точного. Мне кажется, что в том и заключен общий принцип поэзии – заставить звучать все скрытые в словах смыслы, хотя ни один из них точно и не определен, но при этом будоражит эмоции. А поэт – это чудак, которому эти значения небезразличны. Он их слышит и прислушивается к ним.
Петр Грушка отказался говорить о самых любимых своих собственных произведениях, подчеркнув только, что, зависимо от периода жизни, одни из них ему становятся ближе, другие нет, а потом вновь все меняется.
– Большая часть того, что написано, мне созвучно. Из своих собственных сборников я бы не смог вычеркнуть единой строчки.
– Чтобы вы посоветовали читателям, которые впервые будут знакомиться с вашей поэзией? Начать, например, со сборника «Дармата» или сначала взять в руки вашу самую первую поэтическую книгу «Жилое беспокойство», а потом продолжать в хронологическом порядке?
– В первую очередь, я бы посоветовал не мучить себя и спокойно ждать, пока какое-то из стихотворений само не овладеет их вниманием. Однако это не означает, что вовсе не нужно делать каких-либо шагов навстречу к этим стихам. С какого сборника начинать? Это не имеет значения. Важно, чтобы человек оставался открытым для восприятия. И не надо стремиться прочитать всю книгу, поставив себе задачу понять, что же такое пишет этот Петр Грушка. Дело в том, что это самый верный способ, как добиться абсолютно противоположного результата. Я уверен, что «встреча с поэзией» подобна случайному столкновению с диким зверем, свободно живущим в лесу. И очень важно, что бы встреча стала неожиданностью, это суть поэзии.
Поэзия не похожа на «ласковое поглаживание». Поэзия должна будоражить и лишать сна, уверен Петр Грушка.
– Для меня это именно так. Нет ничего хуже представления о том, что поэзия – это «красиво наряженное мгновение воскресного отдыха на диване». Это фантастическая тупость. В этом случае тайна и возбуждение из поэзии немедленно исчезают. Для меня поэзия – это неожиданность, удар, нечто экстраординарное, что нам не даст покоя до конца дня, а потом лишит и сна. Причем удар должен быть таким, что потом мы без конца ходим по ночному парку, не находя себе места, или просто сидим на кухне, тупо глядя в стену, не зная, что делать, не имея возможности остановит поток мыслей, пробужденный в голове всего несколькими словосочетаниями.
– Я могу сказать, кто из чешских писателей способен обеспечить читателю опасное приключение, способное полностью сломать его день. Это целый ряд авторов разных поколений, и только одно перечисление поэтов заняло бы три-четыре часа. Этим я хочу сказать, что в сегодняшней чешской поэзии можно найти прекрасных авторов и прекрасные стихотворные сборники. Я не сторонник этих глуповатых скороспелых выводов, что, мол, «поэзия исчезла», «исчезла литература и интерес к ней», что «давно невозможно найти ни одного хорошего стихотворения». Обычно такое громко заявляют нервные литературные критики, вынужденные читать огромное количество стихов, классифицировать их, ориентироваться в текстах. Они от этого устают и злятся, что неудивительно, если они взвалили на себя такое нелепое бремя. Из этого и появляются сентенции, что «никакой поэзии нет», «все уже было раньше», «чешская литература – выжженная земля, на которой уже ничего не найдешь», и «вот были времена в годы Первой республики, когда писали Незвал, Голан, Сейферт». Подобные утверждения дешево стоят.
– И все же – назовите конкретные имена тех поэтов, которых вы считаете значительными, важными для чешской литературы.
– Старшему поколению уже перевалило за девяносто. Через пару месяцев 93 года исполнится Карелу Шиктанцу. Уже более полувека этот автор дарит чешской литературе свой удивительный язык, который обладает своими неправильностями, равно как и экспрессивностью, страстью и трепетом. Это высокая поэзия, и оригинальный язык Карела Шиктанца легко отличить от других. Если перейти к поколению 80-летних, то через два года 80 исполнится Ивану Вернишу, который с такой легкостью умеет создавать такие притягательные, образные и вместе с тем остро гротескные миры. Читая Ивана Верниша, уже не будешь ни в чем уверен на этом свете. Если опуститься еще на десятилетие, то недавно 70 исполнилось Виту Сливе. Это автор очень серьезных исповедальных стихов. Он своего рода «страж ночного дозора», типаж, близкий к Владимиру Голану, который ночами перетаскивает с места на место груз жизни и свои недостатки и одновременно нащупывает трансцендентальность в стихах, которые не боятся слов «вера», «Бог», в стихах, которые все еще не страшатся писать об этих сложных вещах, выходящих за обычные рамки человеческого существования.
– Теперь на очереди те поэты, которые приближаются или уже достигли 60-летнего рубежа.
– К 60-ти приближается Павел Колмачка, о котором я не могу не сказать. Я думаю, что его поэзия обладает притягательностью благодаря своей особой гармонии. При этом она не уклоняется от драматизма или критических аспектов. Однако, как мне кажется, в своих стихах Колмачка способен примиряться с миром во всей его сложности. Если кто-то в чешской поэзии и способен давать надежду, вызывающую доверие, на примирение с миром, то это Павел Колмачка. Далее следуют те, кому около 50-ти. Это Петр Борковец. Скоро стукнет 50 Яромиру Тыплду. Это поколение очень интересных поэтов, которые не только не избегают экспериментов с языком, но и учитывают, что слово является особой формой жизни, существования. Эти поэты обладают смелостью «работы со словом» в хорошем смысле, проводя опыты и авантюрные путешествия в язык. Они стремятся нагружать язык своими разнообразными экспериментами, искать смыслы, ранее в нем скрытые.
– Теперь мы переходим еще на десять и двадцать лет вперед…
– Здесь огромное множество интересных поэтесс в возрасте около тридцати, хоть я и не хочу говорить о возрасте женщин. Это Альжбета Странчакова, Альжбета Михалова, Клара Голдштайн. И вне зависимости от принадлежности к поколению – Сильва Фишерова, Зузана Габришрва, Ольга Стегликова. Здесь найдется множество писательниц, которые ломают дурацкое клише «женской поэзии», намекающее на некую сентиментальность. С этим они не имеют ничего общего – это великолепные уверенные в себе вселенные, с которыми читателям стоит встретиться. Остается рассказать о самом молодом поколении – тех, кому около двадцати. Сейчас должен выйти поэтический сборник Милы Бартовой, который будет опубликован в Остраве. В этом поколении стихи Бартовой – это блистательно отважная, беспокойная поэзия, обладающая способностью посмеяться над собой…
