О кочегарных «университетах» и шахматной партии с нормализацией
На 5 июля в Чехии приходится государственный праздник — День святых равноапостольных братьев и славянских просветителей Кирилла и Мефодия, о которых мы не раз вспоминали в этот день. Нам же хотелось сегодня в преддверии 40-летней годовщины со дня вторжения войск стран Варшавского договора в Чехословакию в 1968 году – поминок по рухнувшим в далеком августе надеждам миллионов чехословацких граждан – познакомить вас ближе с нашими современниками, которых также в полной мере можно считать просветителями и просвещенными. С теми, кто, приняв вызов 68-го, не изменили своей внутренней правде. С теми, кого никак нельзя было заподозрить в предубеждении против России или россиян. Что думают они о прошлом, настоящем и будущем?
Журналист, редактор и политический обозреватель Ян Петранек с 1963 по 1967 работал чехословацким корреспондентом в Москве, за этот период времени найдя в России много друзей. К русским, как вспоминает гость Радио Прага, до событий 1968 года чехи и словаки относились исключительно хорошо.
Я бы хотел сказать, что немцы, поляки, венгры – все это наше окружение никогда особо не любили Советский Союз и советских людей, а у чехов было сентиментальное настроение – мы любили русских. Мы не могли, нас очень угнетало …
Это было и чувство признательности после освобождения в 1945 году…
Да, именно так. А то, что мы оказались под ногой Гитлера … Немцев мы возненавидели всей душой. А тогда пришли русские – на чешском и на русском, пусть и с ошибками, но можно всегда договориться, так что мы восприняли оккупацию 1968 года не иначе как страшное предательство, удар против дружбы. И только много лет спустя я услышал от своих русских друзей — послушай, мы украли у вас двадцать лет развития, мы искалечили одно-два поколения. Но самое страшное — мы навредили самим себе. Это, видимо, верно, а я могу сказать — я очень люблю русскую поэзию, русские песни, в них есть что-то близкое французским и цыганским песням. Это то, что чехи действительно любят. Но двадцать лет после этого я не позволил себе спеть ни одной русской песни, причем были такие, что трогают человеческое сердце...
Однако даже когда человеку запрещают, а волей обстоятельств ты долго не мог работать журналистом и редактором, в глубине души ты им никогда не переставал быть...
Да…
… И существовала деятельность, начавшаяся в период 1968 года, — Общества журналистов Пражской весны, а ты, напомню, являлся одним из его членов.
Конечно, и мы часто встречались таким образом, что гуляли по Праге — вот здесь недалеко от Жижкова есть такой Шибеник Врх — точнее сказать Висельная гора (Висельничная гора). И там мы беседовали: оттуда трудно прослушивать разговор друзей, а запретить человеку выйти на прогулку было трудно, однако, конечно, за нами следили. Но я стал почти на двадцать лет кочегаром, и в своей котельной я смог перевести много много хороших книг.
Не просто хороших, а уникальных и знаковых как «Архипелаг Гулаг» и подобные «куски дымящейся совести». Тебе приходилось прибегать к нестандартным переводческим методам, не так ли?
«Архипелаг Гулаг» Солженицына я перевел таким образом, что слышал магнитофонную запись, как Солженицын на Би-Би-Си по-русски читал, и я всегда две-три фразы прослушал, остановил магнитофон и по-чешски уже своим голосом записывал на второй магнитофон. И в таком виде до сих пор по чешским краям эта моя запись ходит. Я перевел «Историю России», «Историю США» — вот под этим окном все мои шкафы забиты этими переводами.
Ты работал не только переводчиком и кочегаром по совместительству, но, можно сказать, что это было в своем роде самиздат, а также основание кочегарных «университетов»… Если можно говорить о терезинских «университетах», то это были твои кочегарные «университеты», ведь ты там многих учил?
Точно так, поскольку там за мной ходил — смена кончалась и уже перед воротами фабрики стоял — Йиржи Гайек, бывший министр иностранных дел, который говорил: «Янек, что ты мне дашь?». И я ему давал отрывки, а у него была такая группа студентов, так что он от меня получал материал, чтобы они сами прочитали и сделали в нем пометки. И всякий раз это была новая серия глав о том, что в мире происходит и что еще может случиться. Так что были и книги о Среднем Востоке, о Ближнем Востоке. Я перевел историю Израиля, Сирии и так далее. Все эти книжки разошлись, и сегодня они у тех, кто работает в качестве историка или в других областях».
В общем-то, ты следил — в прямом и переносном смысле, чтобы огонь в котельной никогда не погас…
То, что ты говоришь, правильно. Я следил, чтобы огонь в котельной был всегда рабочим. А когда выпадали ночные смены, мне уже необязательно было писать вручную — за мной уже никто «не присматривал», и я стучал на пишущей машинке.
Прежде чем перед тобой официально закрыли двери редакций и радио, также как перед другими бунтарскими сотрудниками СМИ, которые высказывались в момент советской инвазии в Чехословакию, в 1969 году тебе еще разрешили прокомментировать полет американских космонавтов на Луну…
Это было потому, что я был единственным, кто изучил, а я очень старался изучить его хорошо, – американский космический сленг и аббревиатуры. Например T. A. I. (Trans Аir Induction) — это когда надо заводить двигатель над темной стороной Луны, котoрую мы никогда с Земли не увидим. Там надо было заводить мотор таким образом, чтобы экипаж двигался по траектории, направленной к Земле, и не улетел куда-то в другом, ошибочном и фатальном направлении.
Мне хотелось бы вернуться к тому периоду, когда ты, будучи кочегаром и переводчиком, нашел очень близких для тебя людей и стал писать для них тексты, в итоге возникали прекрасные шансоны. В одном из них с исповедальной интонаций ты пишешь: «Мне опять выпадают черные». До какой поры у тебя было это ощущение, – до 1989 года?
Ну, я думал, что уже не доживу до свободнейшего времени. И одна из первых, а может даже самая первая песня, которую я написал, была «Шахматная доска» – что в шахматах у меня всегда черные фигуры, к тому же судья заявляет, что у меня нет права рокировки, когда я в нем нуждаюсь. Это была хорошая песня и она до сих пор звучит по пражскому радио.
«Нет, я не сожалею». Черные фигуры выпали и Франтишеку Яноуху
Волею 1968 года черные фигуры выпали и Франтишеку Яноуху, ученому, который заведовал в Чехословакии отделом теоретической ядерной физики Института ядерных исследований, но после протеста против оккупации был уволен с работы. В последний раз Ф. Яноух, ныне проживающий в Швеции, посетил Прагу по случаю выхода в свет переработанного издания его книги «Нет, я не сожалею»/ Малая мозаика периода «нормализации». Кстати, книга уже выходила на русском языке в издательстве «Иностранной Литературы» в Москве в 1990 г.. Некоторые главы касаются эпизодов, происшедших с автором в России.
Какие из воспоминаний не вошли в эту книгу?
В этой книге нет воспоминаний о пребывании и учебе в Петербургском университете, а потом в Московской аспирантуре. Там есть только небольшой эпизод «Добровольное путешествие в Сибирь» – это 70-ый год, и потом «Второе добровольное путешествие в Сибирь» 17 лет спустя. И это, по-моему, довольно интересно посмотреть сегодня – как я приехал спустя 17 лет в Россию, уже из Швеции, мне вдруг неожиданно дали визу, пригласили на конференцию. И я увидел Россию, которая очень быстро меняется, старая система распадается, появляются ростки чего-то нового. И я записывал каждый день, у меня был с собой компьютер. Из этого возник такой репортаж – страниц двадцать-тридцать, о котором мне, кстати, недавно, какой-то журналист сказал, что она ходила в польском переводе в 1987-м году, и что он учился по ней писать. Кстати, я там рассказываю – и в этой книге об этом есть письмо – «О наших надеждах и нашей безнадежности», оно было написано в 1973 году в Праге. Там я говорю о том, что Советский Союз в сегодняшней форме не переживет 1984 года. Я ошибся на два месяца и 12 дней, потому что в 1985 году, 12 или 15 марта выбрали Горбачева, это было начало конца советской империи.
«Мне кажется, что идеалы революции и освобождения потеряны»
Вы, действительно, оказались прозорливым... Каковы ваши прогнозы на сегодня, что касается России и Чехии?
Что касается России, я думаю, что там процесс демократизации будет продолжаться еще много много лет, потому что все-таки история России была совсем другой, а что касается Чешской Республики, то я разочарован. Мне кажется, что те идеалы революции и освобождения как-то потеряны. Нажива, деньги, власть, обогащение и тому подобное – это меня наполняет грустью, это меня разочаровывает.
А что-то побуждает вас и к более светлым мыслям, все-таки появились ростки гражданского общества?
В России есть совершенно четкие ростки гражданского общества, но одновременно есть и старая номенклатура, которая также распространена как метастазы рака в организме, и вокруг них могут всегда начаться новые опухоли. А в Чехии гражданское общество хорошо развито, оно было развито еще до революции, но, мне кажется, что политики, парламент не понимают своей ответственности. Меня удручает здесь отсутствие толерантности, отсутствие умения находить компромиссы, понимать другую точку зрения.
С момента издания первой вашей книги и второго переработанного издания прошло почти двадцать лет. Что бы вы внесли в вашу книгу, если она опять будет когда-нибудь дополнена, а я надюсь, что будет, потому что вам есть что сказать?
Я в эту книгу фактически внес только два небольших изменения и оставил ее, так сказать, как старинную фотографию в рамочке.
Однако, я думаю, есть и основания для возникновения новой книги …
Да, я пишу мемуары, в которых буду сопоставлять то, что я когда-то хотел, и то, что я сейчас вижу. Я работаю над этой книгой, но поскольку я написал много книг – о Сахарове, потом вот эту, о Сейферте, о Китае, и поэтому мне трудно, понимаете, найти форму, которая не повторяла бы то, что я уже написал. Какие-то мемуары, но какие, я еще не знаю, мемуары с направлением в будущее.
«Сахаров знал решение проблем, когда другие еще не подозревали, что они существуют»
Что принесло вам общение с Андреем Сахаровым?
Это был совершенно необыкновенный человек, и я многому у него учился. Я, конечно, этим гордился, и мне было очень приятно, что я мог провести с ним много часов и что мы переписывались. Мы поражала необычность его мышления. У него были какие-то, я бы сказал, короткие замыкания, что-то, о чем обыкновенно человек не думал. Один очень крупный американский ученый сказал, что Сахаров знал решение проблем, когда другие еще не подозревали, что эти проблемы существуют. И я думаю, что это было правильно».
Войдут ли в вашу новую книгу главы, которые будут посвящены вашим друзьям и периоду жизни в России?
Безусловно, они будут, но какую форму она примет, я не знаю. Я работаю над ней, у меня масса рукописей, масса набросков, но как она выкристаллизируется, я пока не знаю.
Книгу «Малая мозаика периода «нормализации» с чешского на русский перевела Ада Кольман, супруга и большая помощница Франтишека Яноуха. Предоставим ей слово.
В этом году она должна была выйти, поскольку это сорок лет после оккупации Чехословакии в 1968 году. Она вышла на чешском, мой муж дополнил ее несколькими главами, я перевела их на русский, и вот сейчас она вышла снова на русском. И это огромное счастье».
Листая эту книгу, наталкиваюсь на главу «Пражская весна в Москве» – название емкое…
Да, я не была, к сожалению, в это время с ним в Москве, но он приехал в Москву и чувствовал, что в воздухе тоже витает весна… Что люди начинают говорить обо всем, ему показывали разные издания или статьи, вдруг вышедшие в Советском Союзе, которые раньше никогда не могли выйти. Люди не боялись говорить обо всем, царила такая атмосфера, что он чувствовал, что происходит некое брожение, и дело идет к большим переменам. И эта глава как раз этому посвящена.
Ваш муж был и основателем Фонда Хартии 77, которому удалось очень многое, но вам наверняка как спутнице его жизни известно больше, чем видно окружающим... Как родилась мысль о поддержке соотечественникам?
Конечно, я присутствовала при том, как возник этот фонд, и как пришла ему эта идея в голову – помочь людям, как он собирал эти деньги, как мы устраивали эти концерты, театр, это все проходило в Стокгольме. С 1975 года, с января, мы жили в Стокгольме. Мы уехали из Праги в конце 1973 года и первый год жили в Копенгагене, потому что мой муж получил приглашение института Нильса Бора как гость профессор, а через год приглашение из Шведской академии, и мы решили поехать в Стокгольм. В январе 1975 года мы приехали в Стокгольм, и в январе его лишили чехословацкого гражданства, поэтому мы все, вся семья, попросили политического убежища в Стокгольме и получили его немедленно. И там ему пришла в голову мысль – продолжать помогать людям в Праге.
Эту помощь Ф. Яноух начал организовывать, еще будучи в Праге. Навещая друзей, он собирал деньги для тех, кто потерял работу, у кого были дети, но не хватало средств к существованию.
Это были необязательно интеллектуалы, но также и рабочие, и музыканты, самые разные люди, – вспоминает о тех, кому предназначалась помощь, Ада Кольман.
Причем Вацлав Гавел (один из основоположников диссидентского движения Хартия 77 – прим. ред.), получил большую премию и всю ее отдал, это был первый взнос в Фонд Хартии 77. И потом разные организации вносили в него деньги.
Одной из первых на призыв Фонда Хартии 77 откликнулась также шведская писательница Астрид Лингрен – кто из нас не помнит ее «Пэппи Длинный Чулок»? Она послала деньги Фонду.
И масса других людей собирали деньги для этого фонда. Они ходили по улицам и собирали средства. Это была помощь диссидентам, и не только им, но и людям, которые в Чехословакии нуждались в помощи. В течение всего этого времени до 1989 года он посылал деньги гражданам в Чехословакии, потом начал посылать компьютеры, например. На деньги Фонда издавали книжки. Это была огромная помощь, не только интеллектуальная, но и гуманитарная.
После «бархатной» революции можно было перенести Фонд в Чехословакию и ныне это самый большой фонд в Чехии, который помогает осуществлять многие проекты. Один из них под названием «Барьеры» призван отстранить препятствия к нормальной жизни тем, кто прикован к инвалидному креслу, или из-за иных ограничений не может приобщиться к полноценной жизни.
Граждане Восточной Европы также могут обращаться за поддержкой в Фонд Хартии 77
К Радио Прага недавно обратились с вопросом — если кто-нибудь, к примеру, очутится в бедственном положении за рубежом и не сумеет сам найти решение (к примеру, ребенку из Восточной Европы нужна операция, может ли он обратиться в Фонд Хартии 77?
Да, обязательно, такая возможность существует. Например, будучи здесь уже, после 1989 года, мой муж организовал сбор денег на покупку так называемого гамма-ножа Лекселя (медицинская установка, работающая при помощи направленного, концентрированного гамма-излучения – прим. ред). Это хирургический аппарат, который позволяет делать операции мозга без крови. Это потрясающее – шведское, между прочим – изобретение. И вот они каждый год берут нескольких детей из Восточной Европы — например, Украины. Так что помочь можно, конечно. Обязательно надо обратиться в этот Фонд Хартии,
— рекомендует Ада Кольман.
