Вацлав Данек - переводчик русских поэтов «четвертого поколения»
Передо мной книга в голубом переплете - сборник исследований, изданный Славянским институтом и посвященный русской поэзии 20 века. В нем опубликована статья Вацлава Данека о феномене и наследии «четвертого поколения» русских поэтов. Писателей, пришедших на свет в 30-е годы минувшего столетия. Среди них: Искандер, Рождественский, Цыбин, Евтушенко, Вознесенский, Айги, Соснора, Ахмадулина, Высоцкий, Бродский.
«Термин «четвертое поколение» ввел во второй половине 20-го столетия итальянский литературный критик Макри для поколения Паоло Пазолини и его сверстников-литераторов. Русский критик Феликс Кузнецов применил это понятие для русских писателей, начав отсчет от революции 1917 года. К первому поколению он отнес современников Блока и Маяковского – символистов, футуристов, имаженистов. Ко второму - «комсомольское племя», к третьему – «солдатов войны», а к четвертому – «детей войны». Не знаю, как сегодня, но в течение всего 20 века мы пользовались этим понятием», - рассказывает Вацлав Данек.
Каким был переход от третьего к четвертому поколению?
«После прихода этого поколения молодых в то время поэтов ожили метафоры, появились новые взгляды, прозвучали призывы к гуманизму и демократизации. Все это производило впечатление, и люди стали приходить на их авторские вечера. Но не мне рассказывать об этом россиянам... У нас посещали концерты звезд поп-музыки: Готта, Матушки, а у вас ходили на поэтов! И ведь заполнялись футбольные стадионы! Это были поэты личной исповеди, подобно Есенину, что привлекало к ним читательские сердца. Поэзия эта повлияла и на наше поколение, здесь в Чехии их книги тоже расходились очень быстро».
Неужели в бывшей Чехословакии ничего подобного не публиковалось?
«Даже в 50-е годы, когда я учился в университете, невозможно было писать любовную лирику. Вернее, можно было, но в таком кошмарном стиле вроде: «У меня есть мечта – влюбиться в ударницу труда!». Могла появиться тема Фучика, но любовная лирика не публиковалась. Ветер перемен подул из России, из Советского Союза, когда наш Ладислав Фикар перевел Степана Щипачева. После этого вдруг и у нас разрешили издавать лирику. Но в Чехии сложилась другая традиция. Здесь царит свободный стих, по-русски, «белый стих»».
Вы переводили многих русских поэтов «четвертого поколения». В том числе, Иосифа Бродского. Поделитесь, пожалуйста, своими воспоминаниями...
«Все говорили, что переводить его будет очень сложно. Но у меня уже тогда был опыт с переводами Мандельштама, поэзия которого на Бродского оказала большое влияние. Во всяком случае, он сам мне об этом говорил в Ленинграде на Литейном. Я приезжал к нему уже после того, как Ахматова, Пастернак, Шостакович подали прошение сократить ему срок ссылки. Я был у него три раза, и мы достаточно сблизились. В его поэтике я уловил влияние Мандельштама и спросил его об этом. Бродский преобразился мгновенно, его лицо засияло. Конечно, его считают учеником Ахматовой, которая его очень любила, и которую он знал с детства. Однако, его поэтика ближе Мандельштаму».
Вы и познакомились благодаря Ахматовой, не так ли?
«К Анне я дважды приезжал в Комарово, на даче, где она жила. Именно она написала мне рекомендательное письмо Бродскому, чтобы он меня принял. Обо мне она знала от моих друзей, которые бывали в Комарово и раньше. Поэтому она написала, чтобы ко мне он отнесся, как к близкому человеку, и он многое рассказал мне о себе».
Мало кто знает, но первые переводы Бродского вышли на чешском языке в журнале «Мировая литературы», и это были именно ваши переводы. Кроме того, эти стихи прозвучали по Чехословацкому радио во времена, когда в Советском Союзе поэту запрещено было публиковать собственные произведения, и он мог заниматься только переводами. Какие это были стихи?
«Это были стихи из его первой книги «Остановка в пустыни». Тогда он мне рассказывал о том, что в ссылке ему было не так уж и плохо. Крестьяне приняли его с большим уважением, сказали: «Вы – поэт», отвели ему сторожевую будку, дали тетради, карандаши и сказали: «Вы пишите, а мы будем за вас работать». Так и возникла «Остановка в пустыни». Об этом я упомянул и в послесловии своей книги».
«Топилась печь. Огонь дрожал во тьме.
Древесные угли чуть-чуть искрились.
Но мысли о зиме, о всей зиме,
Каким-то странным образом роились.
Какой печалью надо обладать,
Чтоб, вместо парка, что за три квартала,
пейзаж неясный долго вспоминать,
но знать, что больше нет его, не стало…»
(фрагмент стихотворения Иосифа Бродского, написанного им в ноябре 1962)
Стихи Анны Ахматовой вы не переводили, но, как уже было сказано, вы были знакомы с ней. Какое впечатление произвела на вас эта встреча?
«Это была настоящая Дама, державшаяся с большим достоинством, одевавшаяся в длинные платья. Что меня поразило, так это ее голос: не контральто, а почти мужской баритон. У нас на радио, возможно, сохранилась запись, как она читает свои стихи. Звучало очень красиво, не карикатурно».
Как вы думаете, откуда у вас такой интерес к русскому языку и такое чувство русского языка, необходимое для перевода поэзии?
«У меня был родственник из России. Дядя Анатолий. Полным именем Анатолий Федорович Гончаров. Это был эмигрант, юрист из Петербурга. После женитьбы на моей тете он остался в Праге, где работал секретарем Русской гимназии. Разумеется, что он снабжал нашу семью новостями из Советской России. В 1945 году, во время освобождения, это было великолепно, все тогда были русофилами, он говорил: «Я знаю, что меня посадят, но лишь бы русские выиграли! Только не фашисты, фашисты еще хуже. Русские хотя бы славяне, и я один из них». Но ему повезло. Его не забрали в Гулаг, и даже, напротив, предложили ему полную реабилитацию. Однако, в СССР он не вернулся, хотя и побывал там несколько раз, но был поражен экономической разрухой. Дело в том, что в свое время, как и Есенин, он бредил революцией. Более того, вступил в Красную армию, читал лекции красногвардейским юнкерам, были и такие. За границу он бежал после того, как узнал, что пришел приказ о его расстреле, поскольку он был сыном кубанского аттамана. Об этом его предупредил друг, таким образом, мой дядя, человек когда-то преданный революции, встретился и с ее теневой стороной, которая потом все поглотила. Это был мой любимый дядя, который всячески поддерживал меня и после смерти моего отца. Видимо, так я и понахватался русского языка».
В конце статьи Вацлава Данека читаем: «Со всеми «детьми войны», кроме Игоря Шкляревского, я имел честь познакомиться лично. С глубоким уважением я относился к ним, как к людям и полюбил их творчество. Ни один из них не был в партии, что поразило меня, когда я сравнивал их со своими соотечественниками. Другая страна, другие нравы, а прозрение приходит везде одинаково. Иосиф Бродский, который когда-то на Литейном удивлялся, что я перевожу Вознесенского, позднее в Америке сам пригласил его на кофе».
Мы благодарим Вацлава Данека за интервью, а Евгения Калинина - за предоставление им своих песен на стихи «Сон» Иосифа Бродского, «Три розы» Виктора Сосноры и «Синица», фрагменты из которых прозвучали в нашей сегодняшней передаче.
