«Здравствуй, осенняя Прага!»
Продолжая тему празднования Чехией 20-й годовщины бархатной революции, мы хотим обратиться к письму постоянного слушателя Радио Прага Владимира Ильяшенко из поселка Советское Саратовской области. Он откликнулся на нашу просьбу поделиться своими воспоминаниями и размышлениями, связанными с ноябрьскими событиями 1989 года в Чехословакии.
«Здравствуй, осенняя Прага!
Рад поздравить Тебя и народ чешский с двадцатилетием избавления от красной ржавчины, сорок лет не дававшей вам вольно дышать, говорить и действовать, с двадцатилетием свободы.
В том, что чехи ее обретут, сомнений не было, потому что еще здравствовало довоенное поколение, помнившее неповторимый вкус подлинной свободы и передавшее это ощущение наследникам. Чехам было, с чем сравнивать убожество реального воплощения красивой коммунистической идеи, было из чего выбирать, и исход этого выбора был предрешен.
И вот, этот день настал, и мы в СССР прильнули к газетам и экранам, чтобы увидеть, как вершиться история. Для советского народа это уже означало нечто историческое, ибо все 70 лет до этого ему приходилось смотреть на подобные события только через прицелы винтовок и орудий, которыми он сгибал в бараний рог тех, кто не хотел быть счастливым по-советски. Мы ведь прошли другую школу, нежели чехи, да и учились в ней подольше.…
В ту пору я, активно участвуя в общественном движении за перемены, а потом с предельным вниманием наблюдал за чешскими событиями ноября 89-го, стараясь извлечь из них уроки демократии для советской практики. Наблюдения эти, благодаря воспоминаниям о когда-то существовавших личных отношений с Чехией, не были бесстрастно-холодными, но окрашивались определенными чувствами, главными среди которых были, пожалуй, Радость, Страх, Надежда и Горечь.
Преобладала радость, но не то ликование жеребенка на майском лугу после тесного зимнего загона, а тихое облегчение усталой, заезженной лошади, с натертой спины которой начали постепенно снимать непосильную поклажу. Конечно же, в упряжке мы были не одни, и было приятно смотреть на освобождавшихся чешских братьев по несчастью, но в этой упряжке мы были коренными, вынужденными более всех рвать жилы от напряжения, да еще и кусать пристяжных, если они норовили вздремнуть в оглоблях.
… в то время в СССР преобладало народное мнение, что постоянное повышение цен на потребительские товары происходит из-за нашей чрезмерной благотворительности в пользу братьев по соцлагерю, которых пора уже отпустить на все четыре стороны. Если посылка и была сомнительной, то с выводом спорить не приходилось, и на Чехословакию все смотрели, как на отрезанный ломоть, все чаще вспоминая, как встречали наши танки на улицах Праги в 68-м. О том, чтобы вторично туда прокатиться с миссией братской помощи, никто уже у нас не помышлял, но с другой стороны, откуда нам было знать, что у Горбачева на уме.
… к радости примешивался страх: а что, если Кремль, увидев, что Запад не поддастся на обман перестройки, так хлопнет дверью, уходя в историческое небытие, что весь мир сотрясется, а то и рухнет?
И все же, сам факт неслыханных цензурных послаблений в отношении средств массовой информации подавал надежду на необратимые изменения идеологии. Было очень похоже, что Горбачев оставляет своих партийных сотоварищей – Гусака, Хонеккера, Живкова и остальных один на один с их раздраженными народами…
Когда пик ноябрьских волнений был благополучно пройден, и стало ясно, что бывшие диссиденты уже не уступят коммунистам инициативу, я с облегчением выдохнул: о чехах можно было теперь не беспокоиться, не из тех они, кто дважды на грабли наступает. Теперь меня волновало другое: сумеет ли моя страна достойно выйти из роли оккупанта? …
Я с горечью понимал, что раны и обиды настолько глубоки и памятны, что никакие извинения и компенсации не изгладят их еще лет 20, пока мы вновь не обретем доверие чехов безукоризненным поведением, да и то уже в глазах нового поколения. Впереди зиял период неизбежного политического охлаждения и отдаления. Но жизнь продолжалась, и я надеялся, что из перестройки СССР выйдет европейски цивилизованной страной, и следующее поколение моих соотечественников с чистой совестью сможет взглянуть чехам в глаза, а имя «русский» перестанет быть в Чехии пугалом. Да, о многом хорошем мечталось мне той памятной осенью 89 года, но не все из этого сбылось»…
